Афанасий Коптелов - Возгорится пламя

Остановились у дома № 12. Красиков постучал в двухстворчатую ставню одного из окон, словно в стену тюремной одиночки. В ту же минуту послышались торопливые шаги в сенях, парадная дверь на невысоком крылечке распахнулась, и к ним вышел в пиджаке и манишке крупнолицый молодой, но уже степенный человек профессорской осанки.

— Вот вы какой! А по статьям я вас представлял себе иным — юным забиякой в косоворотке, — улыбнулся Владимир Ильич, пожимая руку. — Гостей принимаете? Время у вас есть? Хорошо. Я тоже очень рад познакомиться. Вас не удивляет, что назвал забиякой? Уж очень вы ловко и смело для легальной газеты даете отпор местным либералам! Такое встречается не часто в сибирской периодике.

— Вы, Владимир Ильич, я вижу, увлекающийся человек, — заметил Леонид Никитич, когда провел гостей в дом. — Перехваливаете меня.

— Не скромничайте. Я чувствую, что вам иной раз хочется размахнуться и ударить с озорством и силой Васьки Буслая, но… приходится умерять свой пыл. Умерьте еще немножко. В интересах конспиративности. Вы — на виду у всех. Если будете держаться в тени — сделаете больше. Ведь вы, я понимаю, пишете не для славы? Возьмите себе псевдоним, да не один. Однако что же я? С порога — поучения. Извините, невольно вырвалось.

— Я мотаю на ус, — рассмеялся Скорняков. — Спасибо. Вам со стороны виднее.

Владимир Ильич успел окинуть взглядом полки с книгами и, указав на дверь, спросил:

— А «кабинет для чтения» здесь? Вероятно, там будет нам удобнее, если есть запасный выход. Предусмотрели? Вот и отлично!

На столах лежали свежие газеты и журналы, но Ульянов, удерживаясь от соблазна, сказал, что читать придет завтра утром.

Поговорили о Питере, об общих знакомых, уцелевших при последнем «жандармском набеге», потом Владимир Ильич мягко и тактично спросил о здешнем кружке. И Скорняков начал перечислять своих кружковцев, не называя — по конспиративной привычке — ни фамилий, ни прозвищ.

Ульянов пригибал на левой руке палец за пальцем:

«Два столяра из железнодорожных мастерских, обойщик, слесарь. Очень хорошо! Еще столяр из депо. Великолепно! Табельщик лесопильного завода, — пригнул палец на правой руке. — Маляр. Все — рабочие! Лучшего и желать нельзя. Красноярцы — на правильном пути! Можно надеяться, депо и мастерские будут нашими крепостями».

— А кирпичный завод? — спросил Леонида Никитича. — Есть ли какие-нибудь связи?

— В библиотеке бывает один парень. Пока присматриваюсь к нему.

Зашла речь о беседах, и Ульянов припомнил свои лекции и рефераты в питерских рабочих кружках. Скорняков рассказал, что собираются они так же, как там, в разных квартирах, чаще всего в железнодорожной слободке, а иногда и в лесу. Летом это удобно. Правда, приходится выставлять охрану на тропинках.

Владимир Ильич посоветовал: красноярцам пора установить связь с другими городами, прежде всего с Томском, имея в виду не только рабочих, но и студентов; с Иркутском, помня о соседнем Александровском централе; с Читой и окрестными каторжными тюрьмами, где вольнолюбивый дух, конечно, жив со времен декабристов; с молодой станцией Обь — оттуда идут дороги во все стороны.

— Ну, я наговорил много. Вы сами знаете — это программа-максимум.

— Мы и должны стремиться не к малому, а к большому, — подтвердил Скорняков.

— Ты служишь на железной дороге, и у тебя огромные возможности, — подбодрил Красиков.

— В токарном цехе, я чувствую, будет забастовка. Один из нашего кружка работал на Урале, участвовал в серьезной стачке. Здесь рассказал своим товарищам. С ним согласны многие. Первое требование — по субботам восьмичасовой рабочий день. Для начала хотя бы по субботам.

— Пора сибирякам! И по крупному политическому счету.

— Выпустим листовку.

— Очень хорошо! — Владимир Ильич, не усидев, сделал несколько шагов между столиками. — А техника размножения?

— Техники еще нет, — ответил Красиков. — И не знаем, с какого конца начинать.

— Напишем от руки, — уточнил Леонид Никитич. — Печатными буквами.

— Много ли вы напишете? Два десятка. Капля вместо крайне нужного печатного моря! В этом отстает Красноярск. От маленького, заброшенного к черту на кулички Верхоленска отстает. Там покойник Федосеев размножил манифест партийного съезда! На мимеографе! Один человек! А Томск? Я не случайно упомянул студенческую Мекку Сибири, — там в университете уже не первый год работает печатня, правда — только гектограф. Но и это достойно подражания. Понимаю, трудно. — Владимир Ильич снова подсел к товарищам. — Пишите пока от руки. А содержание листовки?

— Против штрафов. Но на этом не остановимся. Добавим политики. Вспомним казнь Александра Второго. И скажем: казнить надо не царя, а русское самодержавие.

— Совершенно верно! — Ульянов, перегнувшись через стол, пожал руку Скорнякову. — О псевдониме не забудьте.

Когда шли обратно, Владимир Ильич думал о своей новой статье, которую он напишет, непременно напишет в ближайшее время:

«Семена социал-демократических идей заброшены уже повсюду в России. От Петербурга до этого далекого Красноярска, от Кавказа до Урала. Вот отличительная черта последних лет!»

Во всех дворах, звеня цепями, лаяли собаки. На улицах стучали деревянные колотушки сторожей.

Город спал глубоким сном.

9

— У нас тут появляется новая политическая хворь, — сказал Красиков, когда они пришли домой. — Вроде ветряной оспы, которая не так уж опасна, но все же…

— Если болезнь, то надо принимать меры. Выкладывайте, батенька, все: кто болен, какие признаки? Все, все.

— Наш коллега — присяжный поверенный Петр Иванович Кусков.

— Социал-демократ?

— В некотором роде…

— Поговорить бы с коллегой.

— Это можно. Хотя визит и не доставит мне удовольствия, но сходим. Я их с детства знаю, всех Кусковых. Три брата: врач, этот адвокат и инженер Леонид Иванович. В гимназии мы вместе учились. Теперь приехал в гости.

На следующий день вечером отправились к Кускову, позвав с собой Скорнякова.

В передней их встретил хозяин дома, плотный господин в крахмаленой манишке с высоким жестким воротником, между отворотами уголков которого едва умещалась холеная бородка. Он только что вернулся из суда и еще не успел снять фрака. На его пухловатых пальцах, помимо обручального кольца, поблескивали два золотых перстня. Петр Ананьевич представил ему шушенского гостя.

— Помощник присяжного поверенного? — переспросил Кусков. — Вдвойне приятно! Милости прошу, господа, в кабинет. И позвольте узнать, под чьим же патронатом вы исполняли свое помощничество?