Паскаль Бонафу - Ренуар

Ренуар узнал, что Дюран-Рюэль, вернувшись в Париж 18 июля, поспешил к своему коллеге Жоржу Пти и выразил недовольство тем, что Пти тоже стал заниматься импрессионистами. Сам Дюран-Рюэль был весьма сдержан по поводу своей выставки в Нью-Йорке на Медисон-сквер-гарден, организованной с помощью Американской ассоциации искусств. Там были представлены работы французских художников от Будена до Сёра. Выставка имела успех и была продлена: с 25 мая её перевели в помещение Америкэн Арт Галлери. Ренуар заключил: «Американская публика, возможно, не настолько смышлёная, как французская, но она не считает нужным насмехаться, когда не понимает». Дюран-Рюэль хранил молчание о результатах продажи работ на выставке в Нью-Йорке, так как предпочитал сначала расплатиться с долгами. Тем не менее он всё-таки немного поделился и с художниками, зная, насколько остро они нуждаются в деньгах.

Этого Ренуару было достаточно, чтобы отправиться с семьёй в Бретань. Он снял небольшой дом на два месяца в Лa-Шапель-Сен-Бриаке, недалеко от Динара. Ему там очень нравится, и он спешит пригласить туда Моне. Он пишет: «Я нашёл прелестный уголок. Всё здесь крошечное, небольшие заливы с прекрасными пляжами, песок, небольшие скалы, но море великолепное. Мне кажется, что я любуюсь панорамой в каком-то морском музее. Одним словом, это красиво, но вовсе не грандиозно. Тем не менее я считаю, что тебе лучше, не теряя времени, приехать сюда и увидеть всё самому. Я снял на два месяца дом, где пять или шесть комнат для нас двоих. Если тебя это привлекает и ты хочешь приехать, не стесняйся, нет ничего проще. Я пока ещё мало что видел, наблюдал парусники почти у моего порога. Я предвкушаю увлекательные прогулки по этим многочисленным крошечным бухточкам…» Но Моне отклонил приглашение друга — у него иные планы. Если он покинет Живерни, то только для того, чтобы писать Бель-Иль-ан-Мер. А между тем Дюран-Рюэль сообщил Ренуару, что готовит новую выставку в Соединённых Штатах и хотел бы получить его свежие работы. Это несколько расстраивало планы Ренуара на лето. Поэтому он делает своему торговцу картинами предложение: «Вот чем я хотел бы здесь заняться. Я собираюсь работать здесь до конца сентября, но буду делать рисунки и акварели, предварительные этюды для работы зимой. Поэтому, вернувшись к 25 сентября, я смогу Вам дать отличные работы 19 октября или позже. Не слишком ли это поздно? Прошу Вас ответить мне. Если поздно, то я попытаюсь изменить свои планы. Я очень доволен, так как не сомневаюсь, что теперь могу писать уверенно и лучше, чем прежде». Последняя фраза успокоила Дюран-Рюэля. Ему оставалось только ждать.

Однако вскоре выставка в Нью-Йорке переносится на более поздний срок. Когда именно она состоится, пока неясно. Кроме того, американские торговцы картинами, обеспокоенные появлением на их рынке Дюран-Рюэля, добились, чтобы картины, направляемые им в Америку, облагались высокой пошлиной. Отсрочка только обрадовала Ренуара. В середине октября он переехал из мастерской на улице Лаваль в другую, на бульваре Рошешуар, дом 35, и написал Моне: «Я прибыл недавно и потратил массу времени на поиски новой мастерской… Вернувшись в Париж, я уничтожил написанные летом холсты, в работе над которыми, как мне казалось прежде, я добился большого искусства, подобно Писсарро. Несмотря на это, я очень доволен, что я снова в Париже. Я надеюсь, что Монмартр будет менее жестоким, чем море, и что, несмотря на все мои беды, я смогу подготовить отличные работы к выставке».

Дюран-Рюэль, со своей стороны, не был обескуражен проблемами, возникшими в связи с организацией новой выставки, и даже предложил и Ренуару, и Моне сопровождать его в Соединённые Штаты. 18 ноября он написал Моне: «Вчера я беседовал с Ренуаром об Америке, уверяя его, что там он смог бы добиться успеха. Он сказал мне, что, если я гарантирую ему успех, он готов ехать. А что думаете об этом Вы?» И он снова повторил с настойчивостью: «Если мы поедем туда втроём, Вы, Ренуар и я, я уверен в успехе». Ренуар подтвердил: «Я думал поначалу, что это просто шутка. Но я очень удивлён, как и ты, что всё это оказалось серьёзно. И я заверяю тебя, что я до сих пор далёк от мысли, что Америка — лучшее средство для решения наших проблем».

Три дня спустя Ренуар, особенно не озабоченный маловероятной перспективой путешествия через Атлантику, поспешил зарезервировать места в Парижской опере, чтобы присутствовать на премьере «Лоэнгрина» Вагнера, которая должна была состояться… в апреле 1887 года. Когда Ренуару вместе с Алиной случалось оставлять маленького Пьера, чтобы отправиться на спектакль, они просили соседку присмотреть за ним. Но в антракте они выбегали из театра, нанимали фиакр и мчались домой, чтобы убедиться, что там всё в порядке. «Как бы не случилось пожара! Или, кажется, я мог забыть выключить газ», — объяснял Ренуар. Но когда его приглашала в гости Берта Моризо, он всегда ходил туда один.

Берта Моризо с мужем Эженом Мане с 1883 года проживали на улице Вильжюст, дом 40. В каждой комнате квартиры на первом этаже она развесила картины Эдуара Мане, своего деверя. Уже в течение нескольких месяцев Берта регулярно приглашала Ренуара на обеды по четвергам. Художник не пропустил ни одного приглашения. Эти визиты доставляли ему огромное удовольствие, так как хозяйка была наделена необычайным обаянием, обладала способностью буквально творить чудеса: «Рядом с ней даже Дега становился любезным!» В четверг 16 декабря Ренуар, прибыв к супругам Мане, узнал, что Малларме, приглашённый, как и Моне, не сможет прийти. Малларме написал Берте Моризо записку, оправдывая своё отсутствие: «Я очень сожалею, что не могу воспользоваться Вашим любезным приглашением. Я зван в четверг в дом, где меня должны представить старому Барбе д’Орвийи, которым я восхищаюсь; именно поэтому я не могу появиться у Вас, где всегда чувствую себя так уютно. Экая незадача, тем более что я так редко бываю в гостях. К тому же мне так хотелось бы повидаться и с Моне, и с Ренуаром». Ренуар был очень огорчен отсутствием поэта, к которому питал глубокую симпатию, хотя поэзия Малларме казалась ему слишком заумной. И Ренуар, и Малларме ценили гостеприимство Берты Моризо, её обаяние, восхищались её талантом художницы. Ренуар дорожил этими дружескими отношениями и моральной поддержкой.

Он действительно нуждался в доверии и поддержке. Последними «светскими» портретами, написанными им, были портреты детей доктора Этьена Гужона, избранного сенатором в январе 1885 года. Возможно, это Антонен Пруст представил Ренуара Гужону во время банкета, посвящённого Эдуару Мане, 5 января 1885 года. А может быть, их познакомил Поль Полей, тоже врач, основатель школы дантистов, занимающийся в свободное время скульптурой. Он предложил Ренуару сделать его бюст в обмен на портрет своей жены. Портреты детей Гужона были написаны с атрибутами «добропорядочных семей» Третьей республики: в матросском костюмчике, с обручем или кнутиком в руке. А после завершения этих портретов Ренуар день за днём работал в своей мастерской на бульваре Рошешуар над «Купальщицами», начатыми двумя годами ранее. Заказы на портреты поступали редко, поэтому уже несколько месяцев он всё внимание сосредоточил на этом полотне. Он хотел подготовить его к следующей, шестой международной выставке, которая должна была открыться 8 мая 1887 года в галерее Жоржа Пти.