Исаак Кобылянский - Прямой наводкой по врагу

Часов в пять пополудни мы съехали с большака, а вскоре показался хутор, в котором мы предполагали заночевать. По многим признакам, по размерам жилого дома и хозяйственных построек, даже по ровному забору, опоясывавшему поместье, было видно, что этот хутор гораздо богаче вчерашнего. Перед входом в дом стоял худощавый седой мужчина. Увидев, что мы въезжаем в его владение, он приветственно помахал рукой и пошел навстречу. Приблизившись к нам, громко обратился по-русски: «Добро пожаловать в наши пенаты!» Представившись, хозяин подробно рассказал о себе. Он литовец, ему шестьдесят лет. В начале века окончил Виленскую русскую гимназию. Позже закончил Каунасский университет. Много лет работал школьным учителем. После смерти отца ушел на пенсию и переехал сюда. Вдов. В хозяйстве ему помогает старшая сестра. Имеет доброго коня, телку и несколько свиней.

Первым делом он щедро угостил нас необычайно вкусным ячменным пивом собственного производства, затем предоставил возможность напоить лошадей и задать им корму. Через час нам был предложен обильный ужин, который подавала пожилая женщина. Позже, когда все, кроме меня, улеглись спать, хозяин довольно долго делился своими взглядами на войну, на СССР и Германию.

Утром нас сытно накормили, мы все от души поблагодарили хозяина за гостеприимство, а я на всякий случай дал ему изобретенную накануне «справку о контрибуции».

Своих мы догнали, когда полк уже выстраивался в походную колонну. Единственной радостью на оставшейся части долгого пути были воспоминания о том, как мы провели первые двое суток марша...

* * *

Наше недолгое участие в боях на Курляндском плацдарме к изменению обстановки не привело. Войскам маршала Баграмяна пришлось «доколачивать» эту группировку до самого конца войны, а мы после недели трудных, но безуспешных боев в попытке прорвать немецкую оборону отправились в обратный путь.

Это был последний многосуточный марш на боевом пути нашей дивизии, и я решил обобщить опыт наших трудных походов в виде следующего рассказа.

Случалось на маршах нам спать на ходу

В годы минувшей войны наша пехота, как известно, передвигалась пешком. Почти таким же пешеходом, как все пехотинцы, был я, равно как и все мои подчиненные, кроме ездовых.

Обычно, когда рассказывают о боевом пути какой-либо воинской части, перечисляют основные битвы, в которых она участвовала, называют города или местности, где эти битвы происходили, упоминают командующих и героев. Однако война — это не только бои, не только мужество, это еще и великий солдатский труд, великое терпение. Об этой стороне войны нечасто вспоминают, поэтому я решил рассказать об одной из сторон солдатского труда в военные годы. Не могу припомнить, чтобы кто-то называл протяженность боевого пути. А ведь по такому показателю, если речь идет о пехоте, можно точно представить себе, сколько прошагал солдат по дорогам войны между боями. Я вычертил на карте боевой путь нашего полка от Сталинграда до Кенигсберга, и оказалось, что всего на маршах-переходах мы прошли свыше двух с половиной тысяч километров!

Долгие марши — довольно большая, по-своему трудная, но и незабываемая часть пережитой мной войны. Она не была бескровной, были два случая потерь в батарее, когда под колесом пушки срабатывала установленная немцами мина. Но когда спустя десятилетия вспоминаю наши походы, они видятся мне в первую очередь как изнурительный, валящий с ног неизбежный труд на войне.

Чаще всего мы совершали долгие марши, когда преследовали отступивших накануне немцев. Маршировали ночами, чтобы вражеская авиация не обнаружила нас до соприкосновения с противником. Бывали и редкие исключения из этого правила, когда сплошной дождь или густая низкая облачность позволяли какую-то часть марша выполнить в светлую часть суток, не опасаясь появления в небе вражеского самолета-разведчика. Отступая, немцы обычно отрывались от нас (полагаю, что почти всегда на автомобилях) километров на 40–50, так что не раз мы обнаруживали противника лишь на вторую или даже третью ночь преследования, когда он уже закрепился на новом рубеже.

Шагая ночью в походной колонне, мы чувствовали себя в относительной безопасности, и в часы марша каждый мог думать о чем-то своем, предаваться вполне мирным мыслям и воспоминаниям. Но это милое сердцу пребывание в прошлом было недолгим. Его вытесняли накапливающаяся усталость от непрерывной ходьбы и борьба со сном. Ночные марши изматывали каждого. Даже в хорошую погоду, когда солдатские ноги не вязнут в месиве разъезженных грунтовых дорог и нудный дождь не пропитал насквозь солидно потяжелевшие шинели.

Мы выходили на дорогу вскоре после заката, а завершался марш примерно за полчаса до рассвета. Как мне помнится, обычно за ночь удавалось пройти не более 20–25 километров, хотя по правилам военного искусства надо было бы преследовать отступающего противника буквально по пятам. Увы, темень, скверные грунтовые дороги, сомнения направляющих в голове колонны, возникавшие чуть ли не на каждом скрещении дорог, и, конечно, смертельная усталость отягощенных нелегкой фронтовой поклажей пехотинцев исключали такую возможность. Не помогали ни грозные указания высокого начальства, ни ставшее привычным понукание начальников рангом пониже.

Обычно минут через двадцать после начала марша объявлялся короткий привал («Оправиться, перемотать портянки, ездовым проверить сбрую»), вслед за которым более-менее нормальный темп марша поддерживался до первого большого привала. Отдых возвращал силы, и мы продолжали свой путь. Но бодрый шаг сохранялся недолго. Приглушенные мягким грунтом звуки солдатских шагов и мерной конской поступи, скрип повозок, обрывки чьих-то негромких разговоров и пофыркивание лошадей сливались в монотонный убаюкивающий шум, и большинство бойцов постепенно впадало в дремотное состояние. Солдаты засыпали на ходу, их шаг замедлялся, колонна растягивалась. Некоторое подобие строя однако сохранялось, так как, даже уснув, пехотинцы автоматически продолжали идти, держась одной рукой за хлястик шинели идущего впереди товарища. Правда, часто бывало, что рука уснувшего соскальзывала с хлястика, и солдат, лишившись «буксировщика», продолжал идти самостоятельно. Не раз в такие ночи я видел, как от строя постепенно отходит в сторону одинокая фигура, сначала она идет под небольшим углом к дороге, постепенно угол увеличивается, солдат натыкается на кустарник, или попадает на взрыхленный грунт, или же, рухнув, как подкошенный, оказывается лежащим в кювете. Схватившись, он через минуту уже догоняет своих, а немного позже все может повториться сначала.