Андрей Жуков - Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом

В фондах Российского государственного архива социальной и политической истории хранится копия аттестации есаула Романа Унгерназа 1917 год. Данная аттестация была обнаружена в делах Революционного трибунала, судившего Унгерна в сентябре 1921 года, и опубликована в сборнике «Барон Унгерн в документах и мемуарах». Документов, проливающих свет на все изгибы личной и военной биографии барона Унгерна, сохранилось не слишком много, и все они для историка — поистине на вес золота. Однако эта аттестация скорее не отвечает на вопросы исследователей, а, наоборот, ставит их. Мы приведем здесь фрагмент аттестации и попытаемся разобраться в нем.

«Какой части войск: 1-го Нерчинского Его Императорского Величества Наследника Цесаревича полка Забайкальского казачьего войска.

Секретно. Аттестация за 1917 год. Чин, имя и фамилия: есаул Роман барон Унгерн-Штернберг. <… > Офицер в боевом отношении выдающийся, беззаветно храбр, отлично ориентируется в обстановке, энергичный, знающий психологию подчиненных и умеющий на них влиять. Здоровья выдающегося. В нравственном отношении его порок — постоянное пьянство, причем в состоянии опьянения способен на поступки, роняющие честь офицерского мундира. За пьянство отчислен в резерв чинов по несоответствию, согласно постановлению старших офицеров полка, мною утвержденному.

Итак: точная дата составления аттестации не проставлена, указан только год — 1917. Аттестация подписана командиром полка флигель-адъютантом бароном Врангелем. Однако в 1917 году П. Н. Врангель уже не командовал 1-м Нерчинским казачьим полком: 24 декабря 1916 года полковник Врангель назначается командиром 2-й бригады Уссурийской конной дивизии (в нее и входил Нерчинский казачий полк), а 19 января 1917 года — командиром 1 — й бригады. В январе 1917 года «за боевые отличия» барон П. Н. Врангель был произведен в генерал-майоры. Подписывать аттестацию Унгерна за 1917 год в качестве командира Нерчинского полка барон Врангель никак не мог. В своих «Записках» П. Н. Врангель посвятил Унгерну несколько страниц, но никак не упомянул об отчислении Романа Федоровича «за пьянство в резерв чинов». Однако необходимо отметить еще следующее. Пьянство, конечно, порок и не украшает никого, в том числе и боевого офицера. Тем не менее для человека, постоянно, изо дня в день находящегося на передовой и ежесекундно рискующего жизнью, водка порой является единственным средством для снятия стресса и получения столь необходимого чувства расслабления. История любой войны и любой армии может дать сотни, если не тысячи, примеров различных правонарушений, совершенных «по пьяному делу» самыми замечательными солдатами и офицерами. Даже весьма пуританское советское искусство, выполнявшее прежде всего пропагандистские и воспитательные функции, отдавало должное «правде жизни»: вспомним хотя бы эпизод из киноэпопеи «Освобождение», когда посланные на разведку советский и польский солдаты случайно натыкаются в разрушенном Берлине на цистерны со спиртом… Более чем странным представляется решение отчислить в резерв чинов одного из лучших офицеров дивизии, тем более в то время, когда дефицит подобных Унгерну профессионалов войны становился все более ощутимым.

Историк Е. А. Белов был первым, кто обнаружил фальсификацию, предпринятую советской историографией над делом по избиению Унгерном полкового адъютанта в Черновцах. В советской литературе этот эпизод описывался следующим образом: за избиение нижестоящего по званию Унгерн получил три года тюрьмы, но наказания не отбывал в связи с революцией 1917 года. Е. А. Белов совершенно справедливо объяснил подобные толкования советских историков пропагандистскими целями. Возникает вопрос: не является ли и копия аттестации Унгерна фальшивкой, состряпанной чекистами для процесса 1921 года? Тем более что оригинала, с которого делалась данная копия, обнаружить так и не удалось. Заметим также, что с первых месяцев правления большевики строили свою деятельность на откровенной и беззастенчивой лжи. Подтасовывались факты, фальсифицировались документы (например, так называемые «Дневники» Анны Вырубовой). На основании сфабрикованных чекистами документов устраивались «открытые суды»: суд над колчаковскими министрами, процесс социалистов-революционеров, «дело церковников». До сих пор историки не могут отделить правду от лжи, изготовленной красными фальсификаторами. Не случайно, что слова: «Мир никогда не узнает об этом», сказанные одним из участников убийства царской фамилии об обстоятельствах расстрела 18 июля 1918 года в екатеринбургском доме Ипатьева, могут стать своеобразным трагическим эпиграфом ко всему коммунистическому правлению. Мы действительно очень многого не знаем о преступлениях большевиков против народов России и, очевидно, всего не узнаем никогда.

Заметим, что в 1917 году многих офицеров действительно увольняли с воинской службы «в резерв чинов», правда, не за пьянство или иные проступки, а с совсем другими формулировками: за «контрреволюцию» и «монархизм». Немедленно увольнялись офицеры, отказавшиеся, подобно графу А. Ф. Келлеру, присягать Временному правительству. После того как улеглась первая волна послереволюционного террора, в ходе которой были зверски убиты сотни боевых офицеров русской армии и флота (особенно свирепствовали матросы Балтийского флота — эти «краса и гордость революции» запятнали себя кровавыми и изощренными расправами над офицерами и адмиралами; по данным, приводимым С. В. Волковым, только на Балтийском флоте было убито более 100 человек), по отношению к военнослужащим-монархистам начал применяться настоящий моральный террор. Многим офицерам приходилось оставлять действующую армию из-за выраженного им политического недоверия и угроз физической расправы. Тот же С. В. Волков приводит в своем исследовании «Трагедия русского офицерства» следующие цифры: перед самым началом наступления на Западном фронте были вынуждены покинуть войска 60 начальников — от командира корпуса до полка. Причем уходили как раз наиболее лучшие офицеры, не поддавшиеся разложению, сохранившие верность присяге, не потерявшие боевого духа и стремившиеся хоть как-то приостановить развал армии.

К сожалению, большая часть русского офицерского корпуса оказалась сломленной, растерянной и подавленной. «А на верхах, в особенности среди Генерального штаба, появился уже новый тип оппортуниста… демагога, старавшегося угождением инстинктам толпы стать ей близким, нужным и на фоне революционного безвременья открыть себе неограниченные возможности военно-общественной карьеры», — писал об этих днях генерал А. И. Деникин в «Очерках русской смуты». Аналогичную картину наблюдал в городе Урмия, где были расквартированы части 2-го Кавказского корпуса, молодой есаул Г. М. Семенов:«… отвратительное впечатление произвел на всех нас устроенный в Урмии… праздник революции, в котором сам корпусной командир принял непосредственное и очень деятельное участие». Подобное преступное поведение высших армейских чинов не только дискредитировало весь офицерский корпус в целом, но деморализовало младший командный состав: окончательно стало понятно, что помощи ждать неоткуда. «… Подобные выступления старших начальников в корне парализовали попытки младших офицеров сохранить хоть какой-нибудь порядок в частях», — вспоминал те дни Г. М. Семенов.