Стихи и слезы и любовь. Поэтессы пушкинской эпохи - Елена Ивановна Майорова
Проза жизни давила «души прекрасные порывы». Настольной для хозяйки, давно прочитанной Анной, могла служить книга «Добрая помещица, Или подробное описание того, как сельская хозяйка должна смотреть за своим домом и за всем к нему принадлежащим…», переведенная с французского языка в 1789 году и содержащая в себе подробные наставления в ведении хозяйства. «Хозяйка, которая беспрестанное имеет попечение о благе своего дома, которая полагает свое счастие в счастии своего мужа, своих детей и своих служителей и которая вместо того, чтобы иметь к ним холодную и бесплотную любовь, прилагает о них свои попечения, поощряет их к труду, показывая собою оного пример, и водворяет между ними мир, изобилие и радость».
Досуг хозяйки тоже был регламентирован. Время меж обильными обедами проводили в разговорах, которыми, по меткому замечанию мемуаристки А. Я. Бутковской, «все питались» не менее чем сытными деревенскими яствами. Женщины говорили о том, что их волновало – в основном о хозяйственных делах. Это особенно поразило одну заезжую иностранку, которая написала в письме домой, что дамы в русском провинциальном «обществе мало кокетничают», и, «если группа дам о чем-либо беседует, можно быть уверенным, что это дела, дела, дела!..». Необычным и непривычным показалось ей и стремление русских провинциальных барынь сплетничать, вникая в детали частной жизни друг друга. То, что для дворянина, выросшего в усадьбе, было в радость – могло оказаться дворянке-горожанке (даже провинциальной) в тягость: монотонность, сонность сельского быта, необходимость довольствоваться узким кругом общения, в том числе с малообразованными родственниками, иной уровень комфортности жилья и даже его чистоты.
Мечты Анны о славе, о литературной известности остались в прошлом. Не нашлось места для поэзии, рожденной сильными душевными переживаниями.
А имя ее племянницы приобретало все большую известность.
В 1858 году второй поэтический сборник Жадовской увидел свет и был встречен сочувственными откликами демократической критики. Его причислили к лучшим явлениям поэтической литературы последнего времени, отмечая, что в нём поэтесса «сумела найти поэзию в своей душе, в своём чувстве и передать свои мысли и ощущения совершенно просто и спокойно, как вещи очень обыденные, но дорогие ей лично».
Своеобразие произведений Жадовской привлекли внимание известного критика того времени Н. А. Добролюбова. Он посвятил творчеству Юлии отдельную статью, в которой, в частности, писал: «Рифма часто изменяет ей, иногда выходят стихи неловкие, незвучные, отзывающиеся прозой. Но мы признаемся, что даже эти прозаические стихи ее нам нравятся и что именно многие из них произвели на нас сильное впечатление своей простотою и задушевностью. Задушевность, полная искренность чувства и спокойная простота его выражения – вот главные достоинства стихотворений г-жи Жадовской. Настроение чувств ее – грустное; главные мотивы ее – задумчивое созерцание природы, сознание одиночества в мире, воспоминание о былом, когда-то светлом, счастливом, но безвозвратно прошедшем». «Порядком исчерпанные темы» в исполнении Жадовской выглядят свежо, потому как чувство для нее – святыня, которую она «боится осквернить напыщенной фразой, ложным эффектом». «Она сумела найти поэзию в своей душе, в своем чувстве и передать свои впечатления, мысли и ощущения совершенно просто и спокойно, как вещи очень обыкновенные, но дорогие ей лично».
Н. А. Добролюбов. Художник П. Ф. Борель
Правда, он не мог не указать и некоторые недоработки – на то он и критик: «недостаток отделки, небрежность и шероховатость стиха. По нашему мнению, недостаток этот не мешает быть стихотворению прекрасным и истинно поэтическим; но все-таки и мы признаемся, что лучше бы было, если бы среди рифмованных стихов не встречалось стиха без рифмы; если бы стих не оканчивался на но в рифму – суждено; если бы союзы уж, вот и др. употреблялись с большею осторожностью, и пр. Мы так привыкли теперь к совершенной гладкости и плавности стиха, что малейшая шероховатость производит на нас уже неприятное впечатление. А в стихах г-жи Жадовской небрежность отделки доходит до того, что иногда даже ударения ставятся довольно произвольно: это обстоятельство весьма важно для нашего стиха, которого вся звучность основана на ударениях». Тем не менее Добролюбов делал решительный и определенный вывод: «Мы, нимало не задумываясь, решаемся причислить эту книжку стихотворений к лучшим явлениям нашей поэтической литературы последнего времени». И более того, утверждал: «Это находка в нашей современной поэзии, так приучившей нас к благозвучному пустозвонству, к изумительной скачке друг через друга пышных образов и мировых идей, выхваченных из школьных тетрадок, к головоломным порывам, о которых вовсе не ведает сердце».
Жадовская не ощутила «головокружения от успеха». Она признавала: «Большого таланта у меня нет, но ежели есть то, что понятно и доступно многим, то, что многие чувствовали, а я за них высказала, – то уже и это не лишнее на белом свете». Анастасия Федорова вспоминала: «Юлия Валериановна была необыкновенно смиренна. Никакая похвала не могла заставить её возгордиться; все, что ни писала она, никогда не могло удовлетворить её, и все лестные отзывы критиков и людей компетентных в литературном деле она считала снисхождением и каким-то особенным счастием, которого, по её мнению, она не заслуживала».
Это отсутствие амбициозности помогало ей терпеливо переносить критические отзывы на новый стихотворный сборник, в которых тоже не было недостатка. Стихи Жадовской невысоко оценил известный в то время переводчик, поэт и литературный критик П. И. Вейнберг, который пришел к выводу, что «умственные труды как-то не даются женщинам», им недоступны размышления о чем-либо глубоком, их стихия «единственно нежное, тихое чувство». Неодобрительно и очень кратко о лирике Жадовской высказался и А. В. Дружинин, отнеся её к разряду самой заурядной, не содержащей в себе ничего примечательного: «Стихотворения эти принадлежат к разряду обыкновенных журнальных стихов, они очень гладки и кроме того коротки. Я не слышал, чтоб они кому-нибудь особенно нравились; даже известный вам мой сосед, снисходительный к журнальным стихотворениям, говорит, что в стихах этих нет “ни треску, ни задору”». Особенное внимание критик обращал на форму стихотворений поэтессы, говоря об их внешней непритязательности как о недостатке, при этом ни словом не упоминая об их содержании.
Наверно, особенно болезненно восприняла Юлия довольно резкий отклик на свой сборник со стороны, П. М. Перевлесского, упрекавшего её в излишней чувствительности, предваряющий высказывание Белинского о лирике поэтессы: «Может, я и ошибаюсь, но у меня есть убеждение довольно жесткое. Мне кажется, что в ваших произведениях живет только чувство, а нынче век мысли. Сей-то недостаток я замечаю в каждой пиесе. Явись ваши пиески в начале карамзинского периода, но теперь мне сдается, они
