Григорий Речкалов - В небе Молдавии

Но что это? Чувствуя, что мне не угнаться за ним, он дразнит меня, помахивает крыльями. Пытается заманить под атаку своего напарника? Нет, "желтоносик" еще далеко. Дразни, дразни... Блеск покачиваемых крыльев помогает мне лучше прицелиться. Вот "мессер" на перекрестье сетки. Нажимаю кнопку пуска и почти ощущаю, как электрический импульс врывается искровым разрядом в ракету. Под крыльями раздается свистящий шелест. Два огненных метеора соскакивают с салазок и молниеносно настигают врага.

Трудно передать словами состояние при виде первого сбитого самолета. Об этом летчик начинает мечтать с того момента, как впервые садится в кабину истребителя. И не каждому выпадает дождаться мгновенья, когда вражеский самолет, точно детская игрушка, беспорядочно кувыркаясь, помчится вниз, а за ним, до самой земли, потянется черный шлейф дыма.

Неожиданно из-за облаков, блеснув на солнце, один за другим начали выскакивать вражеские истребители.

Сразу мне показалось, что "мессершмиттов" очень много и все они немедленно бросятся на меня. Чувство страха - не из приятных. К нему трудно привыкнуть: инстинкт самосохранения естественен. Со временем он притупляется, но тогда я еще не умел "загонять" его вглубь, и прежде чем сработал рассудок, все заглушило сознание опасности. Я бросил свою "чайку" вниз, туда, где дрались мои товарищи, с единственной целью: спастись за их спинами.

"Чайки" - "веселые ребята", как их с легкой руки Лени Крейнина окрестили летчики, все еще отбрыкивались от "мессеров". Я камнем влетел в клубок ревущих машин и увязался за хвостом сорок четвертого.

В гуще боя все, что ни делается, пронизано одним чувством - взаимной выручкой. Я стрелял вдогонку "мессерам", кто-то отбивал их из-под моего хвоста.

В воздухе по-прежнему сверкали огонь и металл. Роем слепней носились тупоносые "чайки". Плавные ястребиные круги описывали размалеванные вражеские истребители.

Вдруг что-то резко изменилось в поведении фашистов. Они бросили "чаек" и пустились наутек. Я выпустил по одному из них последние снаряды и подстроился к ведущему.

Вскоре все объяснилось: на вражеских истребителей посыпались наши "миги", и над нами разгорелась новая, еще более жестокая схватка. Схватка, о которой потом долго говорили в полку.

Мы благополучно приземлились на своем аэродроме. Навстречу мне бежал Бессекирный, Путькалюк делал руками знаки, указывая место стоянки. Было видно, с каким нетерпением ждали возвращения наши технари, наши бесценные боевые друзья. Они напряженно всматривались в каждый садящийся истребитель и, опознав "своего", с радостным криком: "мой сел!" - мчались навстречу.

Я заруливал на стоянку все еще под впечатлением боя и не замечал, как бедняга Бессекирный, держась за плоскость, повисал иногда в воздухе от большой скорости.

Мотор выключен. По всему телу разлилось блаженство. Воля, главная сила в бою, сразу обмякла. Жужжали еще не успокоившиеся приборы, потрескивали раскаленные цилиндры, шипел в трубках воздух. Я с жадностью воспринимал свое возвращение в мир безопасности, безмятежно наслаждался тишиной и степным простором.

На кабину навалился Бессекирный.

- Жив? Не ранен?

Я отрицательно мотнул головой.

- Сегодня, Кузьма, у меня было настоящее боевое крещение. Спасибо тебе за снаряды.

- Сбил фашиста?!

Я промолчал. Тщательно, с излишней педантичностью, осмотрел кабину, выключил тумблеры, не торопясь, стянул перчатки и сунул их вместе со шлемом за прицел.

- Что молчишь? Оглох?

Так же не торопясь, я выпрыгнул из кабины, прибрал пятерней мокрые волосы и в ответ на нетерпеливые возбужденные взгляды только теперь утвердительно кивнул головой.

- Путькалюк, ты видишь - он оглох! - вне себя закричал Бессекирный Ну, говори же! Сбил? Почему молчишь?

- Зажег, а не оглох, - пояснил я, не находя подходящих слов.

- Кого, что зажег?- не вытерпел спокойный техник.

- От твоих снарядов, Кузьма, нашли себе могилу фашистский танк и один "хлюпик".

Ответ мой привел их в еще большее недоумение. Теперь взгляды как бы вопрошали: "В своем ли он уме?"

Тогда я рассказал, как штурмовал танки и кто такой "хлюпик".

Весть о моей первой победе над "мессершмиттом" облетела эскадрилью. Еще не иссякли восторги Бессекирного и Путькалюка, как Богаткин, Германошвили, Паша Гичевский и кто-то еще примчались поздравить с победой. Меня тормошили, требовали вновь и вновь пересказывать подробности боя.

- Погоди, Грицко, - перебил вдруг Крейнин, - не заврался ли немного с радости?

- Да ты же сам видел, как падал "мессер"... - неуверенно пробормотал я. - Вон и Иван Зибин подтвердит.

- Видеть-то видел, а вот почему ты думаешь, что это именно "хлюпик"?

Я недоуменно взглянул на Крейнина, потом на Германошвили - тот уже латал пробоины верхней плоскости и в напряженной тишине ждал, что я отвечу.

- Я его рассмотрел в бою так же хорошо, как сейчас вижу, что Вазо успел вылить себе на брюки уже половину краски.

Германошвили чертыхнулся, а Крейнин даже языком прищелкнул:

- Мастак ты на выдумки, однако! - и, смеясь, повернулся к Зибину.- Он рассмотрел его! Да ведь до "мессера" было черт знает сколько!

- И загорелся он от второй, а не от первой пары "эрэсов", - подсказал Иван, - а первая взорвалась в стороне.

Я хотел было возразить Зибину, что первые два снаряда были выпущены по танку, но тут же сообразил: они ведут разговор о другом, кем-то сбитом самолете, и, вероятно, принимают его за мой. И я вновь в подробностях обрисовал воздушный бой с двумя "мессершмиттами" до того, как присоединился к их группе.

Германошвили, весь в серебристой краске, не выдержал и закричал сверху:

- Вазо лучше всех смотрел. Мой командир сбил два "хлюпик". Одын - мы видэл, а другой - командир сам смотрэл.

Его предположение заставило всех взглянуть на бой по-другому. Но восстановить полную картину схватки не удалось; раздалась боевая команда, все разбежались по машинам, и вскоре по сигналу зеленой ракеты эскадрилья вновь обрушилась на танки.

Как мы и предполагали, в тот день фашисты под прикрытием авиации несколько раз переходили в наступление и даже слегка расширили захваченный плацдарм. Но наш артиллерийский огонь, воздушные атаки и контратаки стрелкового корпуса приостановили их.

Солнце было уже в зените, и волны раскаленного воздуха, что поднимались с земли, вместе с дымкой на горизонте создавали впечатление пожара, медленно ползущего к аэродрому, когда мы после очередной, четвертой по счету, штурмовки внезапно почувствовали страшную усталость.

Привезли обед. Жара и боевое напряжение перебили аппетит. Девушки подвозили еду прямо к самолетам, но летчики к ней почти не притрагивались и предпочитали холодный компот. Загорелые лица заметно осунулись, глаза покраснели.