Человек и наука: из записей археолога - Александр Александрович Формозов
Казалось бы, и это в порядке вещей, а коли мои аргументы не убедили Окладникова, ему и надо было мне ответить. Ясно и то, что ничего, кроме неприятностей, выступление против влиятельного человека принести мне не могло. Шел же я на это не по глупости, а ради интересов науки.
Археологи, хотя бы в малой степени озабоченные существом дела, должны были в чем-то меня поправить, а в чем-то и поддержать, во всяком случае не дать Окладникову свести дискуссию к опорочиванию оппонента. Коллегам нельзя было закрывать глаза на неравенство наших сил. Имею в виду не чины. На Окладникова работали десятки людей. Книги, написанные им, а порою и за него, тотчас выходили в свет (так, на пяти альбомах петроглифов Елангаша на Алтае стоит его имя, хотя он там ни разу не побывал). У меня помощников не было. За рисунки и фотографии я платил из своего кармана. Каждая моя публикация пробивалась в печать с большим трудом. Можно было предвидеть, кто придет на смену Окладникову: Ларичев, издающий в популярных книжках с многотысячными тиражами простые булыжники как палеолитические статуэтки, Мартынов, выпускающий очередной плагиат.
Но вот мнение нашей обывательской толпы: и зачем Вам, Александр Александрович, все это нужно? Сами себе жизнь портите. Нехорошо сводить личные счеты с Окладниковым. (Какие? — в который раз спрашиваю!) Тяжелый у Вас характер!
Если наша ученая братия и дальше станет руководствоваться установками такого рода, будущее науки видится мне в самом мрачном свете. Люди, научно недобросовестные, распояшутся окончательно, тех же, кто беспокоится о деле, затопчут и уничтожат.
* * *
Этой фразой я закончил очерк «Как мы спорим» в 1983 году. Прошло двадцать лет, насыщенных кардинальными переменами. Что же изменилось в данном случае?
После смерти Окладникова в центрах, независимых от его учеников, за выводы академика уже не так держались. В томе «Палеолит» серии «Археология СССР», выпущенном в 1984 году в Ленинграде, о росписях Шишкина нет ни слова. В изданном там же сборнике «Северная Евразия от древности до средневековья» (1992) на страницах 92—94 находим тезисы иркутянки Л. В. Мельниковой «Новые подходы к изучению Шишкинских писаниц на Лене». Новое в том, что древнейшие рисунки относятся не к каменному веку, а к эпохе бронзы. Правда, я уже писал об этом в 1966—1967 годах. И чего мне это стоило! Но кто об этом помнит?
В Сибири же все по-прежнему. Кемеровские археологи, претендуя на лидерство в исследовании наскальных рисунков, организовали две международные конференции по этой тематике. Первую курировал А. И. Мартынов — ныне действительный член Российской Академии естественных наук, вторую — приглашенный им на свою кафедру после потери работы в Ленинграде Я. А. Шер. На первую — меня вообще не пригласили, а на вторую предложили приехать за свой счет, оплатив и издание тезисов доклада. Другим москвичам (М. А. и Е. Г. Дэвлет и даже не имевшим отношения к задачам конференции Д. С. Раевскому и В. Я. Петрухину) конференция поездку оплатила.
Расторопный Шер в 1990-х годах вошел в контакт с французскими археологами, издал за рубежом две книги о петроглифах Енисея, стал членом РАЕН и вытеснил Мартынова.
В 1995 году Шер провел в Париже симпозиум о наскальных изображениях Азии. В нем участвовали студенты Кемеровского университета и В. А. Ранов, тоже избранный действительным членом РАЕН, а вдобавок и членом-корреспондентом Академии наук Таджикистана. По договоренности с дирекцией нашего института отправилась туда и юная Е. Г. Дэвлет, прочитавшая как свой доклад, так и доклад матери. Обо мне не вспомнили ни в Кемерове, ни в Москве, хотя я еще не оставил эту тематику. Но без меня как-то спокойнее.
Ну а в Новосибирске блюдут культ Окладникова. В 1985 году там опубликовали книгу А. И. Мазина «Таежные писаницы Приамурья». В ней охарактеризована серия новых памятников. Рядом со многими — жертвенные места с приношениями недавнего времени — папиросами, пулями, спичками. И все равно несколько рисунков объявлено палеолитическими. В предисловии (с. 22, 23) вновь в искаженном и оглупленном виде изложены мои соображения.
Наконец, в 1999 году в Новосибирске вышла и затем была удостоена академической премии книга В. И. Молодина и Д. В. Черемисина «Древнейшие наскальные изображения плоскогорья Укок».
Выпускник Новосибирского пединститута Молодин участвовал в последних экспедициях Окладникова. Быструю карьеру сделал уже при его преемнике А. П. Деревянко. Не достигнув пятидесяти лет, получил звание академика и пост заместителя председателя Сибирского отделения РАН. Каменным веком и первобытным искусством никогда не занимался, копал памятники эпохи металла.
Жена Молодина Н. В. Полосьмак изучала могилы пазырыкского типа. Исследователь древностей Алтая В. Д. Кубарев указал ей на группу курганов этого времени на плато Укок, и она вскрыла ряд насыпей. Навестивший ее супруг заинтересовался гравировками на соседних скалах.
При поездках за рубеж Молодин слышал, что в Португалии сейчас склонны относить некоторые изображения на открытом воздухе к палеолиту. Если это так, одно из возражений против глубокой древности шишкинских росписей отпадает. И хотя догадки португальцев разделяют далеко не все, можно устроить очередную сенсацию вокруг сибирского палеолитического искусства.
Петроглифы Укока вполне аналогичны алтайским гравюрам эпохи металла. Кубарев сказал об этом в печати, но академик сразу его одернул. Используя по примеру Окладникова молодого сотрудника Черемисина в качестве «негра», он оперативно выпустил книгу об Укоке, где коснулся и старой дискуссии о петроглифах Сибири. Волновала его, впрочем, не она, а моя оценка Окладникова в недавней малотиражной брошюре «Русские археологи до и после революции» (1995). Упомянув об обычных для него подходах к материалу, я сказал и о другом — о стремлении ради карьеры обслужить любые лозунги минуты.
Эту сторону дела Молодин обошел, зато попытался внушить читателям, что в 1960-х—1970-х годах я писал об Окладникове в одном тоне, а после 1991 года, когда стало модным очернять предшествующую эпоху, — совсем в ином. Все, что я отмечал раньше, — то, что Окладников организовал широкое обследование Сибири, открыл много важных памятников, бросал на ходу интересные мысли, — я готов повторить и сегодня. О небрежностях и подтасовках его же я не молчал и раньше, хотя редакторы всячески меня ограничивали. Странно слышать обвинение в конъюнктурщине именно мне и из уст человека, принадлежащего к школе, всегда гонявшейся за конъюнктурой.
Встав на путь передергиваний, Молодин уже не сходит с него. Он многократно возвращается к росписям в Шишкине, называя рисунки лошадей палеолитическими, но ни разу не упоминает о фигуре быка оттуда же. Честному ученому следовало бы сказать: «О возрасте
