Жан Батист Баронян - Артюр Рембо

А может быть, это только поза?

Мыслимо ли — сочинить такие необыкновенные, гениальные стихотворения, как «Бал повешенных», «Роман», «Гласные», «Пьяный корабль», «Комедия жажды», «Воспоминание», «Алхимия глагола», а потом заявить, что они ничего не значат?

И что же, Рембад-мореход дойдёт до их отрицания после того, как сам же утверждал, что он «один владеет ключом к этому дикому ремеслу»?{95}

Нуво не мог понять, для чего тогда Рембо больше года тому назад передал ему через Верлена рукопись таких же необыкновенных «Озарений». Не для того ли, чтобы его проняло до мозга костей и чтобы он решил предложить сборник парижским редакторам журналов и издательств?

Нуво вспомнил небольшой отрывок под названием «Отъезд», который теперь, возможно, приобретал свой настоящий смысл:

«Видел достаточно. На каждом шагу было что посмотреть.

Слышал достаточно. Городские разговоры по вечерам, днём и всегда.

Узнал достаточно. Приговоры жизни. — О, разговоры и зрелища!

Уход в новые привязанности и звуки!»{96}

А вспоминая «Распродажу», другой текст из «Озарений», он спрашивал себя, не покончил ли его друг, которому всего двадцать два года, со всеми идеалами, с «гигантским неоспоримым богатством» ясновидящей жизни.

«Продаётся анархия — массам; неукротимое удовольствие — тонким ценителям; страшная смерть — верным и любящим душам!

Продаются жилища и прибежища, спор, празднества, безупречные удобства и шум, волнение и будущее, ими производимые!

Продаются выверенные расчёты и всплески неслыханной гармонии. Не вызывающие вопросов находки, выражения, мгновенная одержимость.

Бессмысленный и бесконечный порыв к незримому великолепию, к неощутимым радостям, — и обворожительные тайны каждому пороку — и пугающую весёлость толпе.

Продаются тела, голоса, огромное неоспоримое богатство, которое никогда не продать. Продавцы никак не закончат распродажу! Коммивояжёры не скоро отработают свои комиссионные!»{97}

Рембо ничего ему не ответил. Он улыбнулся. Улыбнулся той обычной для него недоброй улыбкой, которая иногда пугала. Он распрощался с Нуво и уехал в Шарлевиль встречать Рождество.

Когда на улице Святого Варфоломея его мать и сестра Изабель открыли ему дверь, они зарыдали.

КИПР: ТУДА И ОБРАТНО

Весной 1877 года Рембо снова трогается с места. Невозможно было оставаться в Арденнах более трёх месяцев даже при том, что мать с годами стала меньше его раздражать.

Как ив 1875 году, он решил попытать счастья в Германии. Его зигзагообразный маршрут проходил через Трир, Кёльн, Гамбург и Бремен, где однажды утром он явился в консульство Соединённых Штатов. Там он подал заявление на английском языке за подписью «Джон Артур Рембо» с просьбой зачислить его в американский военно-морской флот. Не то чтобы он вдруг почувствовал какое-то родство со страной Эдгара По, а просто ему захотелось открыть её для себя. У него были о ней путаные представления, навеянные ещё в юности романами Майн Рида. Ещё ему приходило на ум то и дело появлявшееся в газетах имя американца Грэма Белла, о котором писали, что он изобрёл необыкновенный аппарат, позволяющий разговаривать на расстоянии и названный телефоном.

В своём заявлении Артюр сообщал, что ему двадцать три года, что он здоров, что был преподавателем гуманитарных наук и языков, что он говорит и пишет на немецком, французском, итальянском, испанском и, разумеется, на английском языках, хотя сочинённый им текст официального документа изобиловал ошибками и галлицизмами. Кроме того, он указал, что в течение четырёх месяцев был матросом на шотландском судне, сделав на нём переход с Явы до Куинстауна, и что дезертировал из 47-го полка французской армии, словно это могло быть истолковано в его пользу.

Попытка эта ни к чему не привела, и Артюр возвратился в Гамбург, крупнейший из трёх вольных ганзейских городов. В поисках работы он вскоре увидел объявление, которое его заинтересовало: французский передвижной цирк Лyacce, известный по всей западной Европе, искал служащего, кассира и контролёра для предстоящего турне по Скандинавии.

Скандинавия — вот ещё одна terra incognita.

Место он получил без каких-либо затруднений, и у него появилась возможность побывать в Стокгольме, Осло, а потом и Копенгагене, узкие и извилистые улицы которого в центральной части напомнили ему об ушедших в прошлое эпохах. В течение полугода он выполнял свои обязанности в цирке, а потом надумал отправиться в Египет. По пути, завернув в августе в Шарлевиль, он небольшими переходами достиг Марселя и в сентябре сел на корабль, который должен был доставить его в Александрию.

Он уже представлял себе, как плывёт по Нилу, ходит у подножия сфинкса и великих пирамид. Подобные картины — рисунки, гравюры, фотографии — он видел бесчисленное множество раз в книгах и журналах вроде «Кругосветного путешествия» (который выходил с 1860 года), и они обильно питали его воображение. Но на рейде римского порта Чивитавеккья у него начались острые боли в животе. Осмотревший его врач, ставя диагноз, колебался между воспалением брюшины, вызванным, очевидно, излишней ходьбой, и острым колитом как следствием пищевого отравления.

Как бы то ни было, Артюра высадили на берег и доставили в одну из римских больниц. Выйдя из неё, он смешался с толпой туристов и начал обходить город во всех направлениях. А потом, вместо того чтобы сесть на корабль, идущий в Египет, повернул в противоположную сторону.

Можно подумать, что в грандиозной географии его устремлений, предпочтений, его нетерпения он не мог обходиться без постоянных возвращений в свои Ардомфы и Чарлстаун. Можно подумать, что они были у него обязательным пунктом любого маршрута, любого возможного и мыслимого направления.

Летом 1878 года, поработав некоторое время в Гамбурге, в импортно-экспортной компании, специализировавшейся на колониальных товарах, а потом вновь исходив без какой-либо определённой цели запад Германии, он потрудился в Роше: впервые в жизни предложил свою помощь в работах на семейной ферме.

Обстановка там разрядилась, поскольку приехал его брат Фредерик, освобождённый наконец от воинской службы. Госпожа Рембо уже строила далеко идущие призрачные планы: она видела обоих своих сыновей прочно обосновавшимися в Роше и дружно ведущими полевые работы. А поскольку она унаследовала небольшое владение в Сен-Лоране, в двух километрах от Мезьера, ей казалось, что братья могли бы работать каждый на своей земле. Артюр из снисходительности или равнодушия не нарушал её сладких иллюзий.