Клаудия Кардинале - Мне повезло

Я не выдержала и сказала: стоп. Потом я пошла к Брижит: «Ну просто смешно, что мне придется сражаться с каким-то типом, одетым в твое платье. Поверь мне, Брижит, ты от меня и царапины не получишь, только делай, что я скажу». Наконец я ее уговорила, мы отрепетировали сцену, а потом преспокойно ее сняли. Кадры получились потрясающими, и она была очень довольна: я ее даже не задела.

Так случилось, что во время этих съемок она выставила за дверь своего очередного возлюбленного. Она его затерроризировала, так как требовала от своих дружков полнейшего подчинения. А он однажды, увильнув из-под ее контроля, поехал куда-то, если не ошибаюсь, навестить свою мать. Когда он вернулся, его чемоданы были уже выставлены за дверь.

Парень был замечательный: высокий и крепкий австриец. Охваченный яростью, он накинулся на дверь Брижит, намереваясь войти в комнату. А она, такая трусиха, в ужасе спустилась со своего балкона на мой, находившийся этажом ниже.

Хочу вспомнить еще один эпизод, связанный с этим фильмом.

Мою машину водил один молодой человек, страстный любитель кино. На меня он смотрел как зачарованный: я для него была киномечтой. Сегодня этот юноша стал одним из крупнейших французских продюсеров. Это Ален Терциан. Кино принадлежит мечтателям… Кино — это страсть.

Одним из живых примеров того, как актрисы становятся несчастными из-за страха перед старостью, стала для меня Рита Хейуорт. Мы снимали «Мир цирка». Она чувствовала себя плохо, возможно, у нее уже начиналась болезнь Альцгеймера, которая и свела ее потом в могилу. Тогда ей было сорок пять лет, а мне чуть больше двадцати.

В свои сорок пять лет эта «атомная бомба», одна из самых красивых женщин американского и мирового кино, была уже совершенной развалиной. Она пила, а напившись, обо всем забывала. Она все пила, пила, потом, посмотрев на меня, сказала: «А я все-таки еще красивая…» Ужасно.

Может быть, именно поэтому я никогда не делала ставку только на свою внешность. Да, для прессы я была секс-символом. Но в кино, к счастью, нет. Прежде всего я была актрисой, работающей у великих Мастеров.

И в этом не только моя заслуга: моя родина, Африка, научила меня с глубоким уважением относиться к судьбе и удаче…

Любовь моя, Африка

Когда моя дочь Клаудия была совсем еще маленькой, она, увидев или на картинке в книге, или на открытке пальму на берегу моря, показывала пальчиком и говорила: «Мама, твоя страна…» Потому что, когда я в рассеянности пачкаю каракулями листок бумаги или когда мне приходится занимать себя чем-нибудь в перерыве между дублями, я всегда изображаю пальмы и мавританские дома.

Оазис, пальмы, песок. А над ними серп месяца. Это Африка, моя Африка…

Когда мне было лет пятнадцать, я хотела стать учительницей в Сахаре. Само преподавание меня очень мало интересовало, главным было — попасть в пустыню. Пустыня — моя стихия, место, где я чувствую себя лучше всего.

Примерно в том же возрасте я собиралась объехать всю Африку с компанией подружек. Кроме профессии учительницы я готовила себя к исследовательской деятельности — хотя бы во время каникул.

Мы спланировали все: вот дождемся, когда мне исполнится двадцать лет, возьмем джип и географическую карту, на которой уже был проложен весь наш маршрут, — и в путь. Нас было восемь девчонок, и каждая уже выбрала для себя свое место: одна хотела стать штурманом, другая — администратором экспедиции, третья — должна была отвечать за медикаменты и следить за здоровьем всей группы, еще кто-то — за нашим питанием и провиантом…

Мы уже были совсем готовы осуществить свой план, но в восемнадцать лет я уехала на Венецианский фестиваль, а потом последовало то, что перевернуло все мои планы… Еще до недавнего времени я получала письма от тех своих школьных подружек, с которыми мы вместе мечтали о путешествиях. Они писали: «Вспоминаешь ли ты когда-нибудь об экспедиции, не состоявшейся по твоей вине?» Да, вспоминаю. И при любой возможности возвращаюсь в Африку, стараясь по-своему осуществить тот давний план.

В Тунисе и Карфагене я бывала не раз, и даже сравнительно недавно — участвовала в кинофестивале 1994 года. Мне там устроили грандиозную встречу, вручили награду, равную по значению ордену французского Почетного Легиона, носились со мной, осыпали меня знаками внимания, чуть ли не боготворили.

В качестве сюрприза мне преподнесли специально снятый документальный фильм: я увидела свои детские фотографии, наш дом, школу… Моя мама так плакала, что я испугалась, как бы волнение и радость от того, что нас помнят и любят, не повредили ее здоровью.

Побывала я и в Кении, и в Дакаре, и в Марокко, и в Центральной Африке.

Моя Африка. Другие Африки… Какая же там потрясающая природа, какие краски, какая зелень на фоне красноватой земли! Да, Африка для меня — место тишины и созерцания. Я выросла там, где есть сторожа — их называют hag, — которые охраняют дома, сидя на ступеньках перед дверью, снаружи. Они стерегут ваш дом и смотрят на звезды… Смотрят в тишине всю ночь. А ты смотришь на них, таких спокойных, удивительно неподвижных, и проникаешься ощущением судьбы, бесконечности… «Mektoub» — то есть на все воля Господня.

Слова «на все воля Господня» навсегда запечатлелись в моем сердце, в моем сознании. Африка внутри меня, она всегда давала мне уверенность, что все уже записано в Книге судеб. Я знаю также, что у всего, записанного там обо мне, — только хороший конец: я всегда знала, что своего добьюсь, потому что так предопределено свыше. В этой уверенности я и черпаю свои силы.

За три года до официального приглашения в Карфаген на кинофестиваль 1994 года, мы побывали в Тунисе по собственной инициативе: я, моя сестра со своей дочерью, моя дочь… И все вместе провели Рождество в пустыне, на юге страны. Это был совершенно особенный день. Слово «чудесный» выглядит жалким и банальным, его здесь употребить невозможно.

Мы жили в замечательном месте: все наши четыре группы (среди нас был даже какой-то французский министр) расположились в своего рода музее, где было всего лишь четыре или пять апартаментов — по одному на каждую группу. Когда мы открывали окно, перед взором до самого горизонта простирался лес финиковых пальм.

Потом мы с сестрой взяли машину и отправились в пустыню. Там, лежа на песке, мы ждали захода солнца… Когда настало время отъезда, моя дочь и племянница расплакались.

Африка — это мысли, это волнения, это почти что молитва. Именно молитву напоминают ее безмолвие, ее закаты, ее небо, кажущееся более близким, чем у нас, потому что звезды и луна там — такие ясные, яркие, чистые, — сверкают сильнее.