Юрий Сушко - Друзья Высоцкого: проверка на преданность

А вскоре «роман» закончился, не успев начаться. Ибо вляпался Эдик в одну скверную историю. Хороводил в округе вор Гаврош, местный «король». Он свел пацанов с барыгой, скупщиком краденого. Тот навел их на ювелирный магазинчик в Болшево. Прямо на станции, охраны никакой, сигнализация хреновая… Возьмете товар, приносите — имеете хорошую «фанеру»… Дело плевое, забот никаких.

Ага, так-таки и никаких. Взяли Эдика и его подельников тут же, «на горячем». Спасло их одно: все они были несовершеннолетними, отделались условными сроками. Но почти четыре месяца (пока шло следствие) посидеть в Бутырке пришлось. Там уже на пятые сутки юному злодею стали мерещиться страхи, потом почему-то Чехов на стенке образовался из разводов и пятен. Вылитый Антон Павлович: профиль, нос, пенсне, знакомая бородка…

Когда отпустили, участковый каждый день домой наведывался, все спрашивал мать: «Ну, Эдюля дома?». Видя торчащие из-под одеяла пятки пацана, говорил: «Вот и хорошо, я тогда пошел домой».

А ту самую 586-ю школу Володарский все-таки окончил. Директриса была счастлива — слава богу, наконец-то уходит!

В юношестве Эдуард прошел все стадии естественной для этого возраста болезни сочинительства: сначала стихи, потом рассказики сочинялись. Тогда у него и мыслей не возникало, что письменный стол может когда-то стать его рабочим местом. Однако рукописные листочки свои все же с тайной надеждой носил по редакциям, где ему вежливо отказывали. Потом он посмеивался над своими ученическими упражнениями: «Давали отлуп. Но я графоман был упорства необыкновенного».

Но еще мощнее манила его романтика первооткрывательства, и после школы решил поступать на геофак МГУ. Признавался: с перепугу сдал математику на «пять». Следующим экзаменом была физика. А перед этим случились проводы закадычного дружка в армию, где пили все вмертвую. Утром пошли на сборный пункт призывника провожать. А там толпы пьяных людей с гармошками, вопли, слезы, матери ревут, девки клянутся в вечной любви, мат-перемат. И все это в предрассветном тумане.

Выбрался из этого бедлама абитуриент Володарский и — в университет. «Белая рубашка, вся залитая вином, разило от меня, как от последнего алкаша, — с омерзением описывал он самого себя. — Экзаменатор как нюхнул, так и кончился мой геофак…»

Отправился Эдик служить в десантные войска в Кострому. Правда, после неудачного прыжка с парашютом был досрочно комиссован. Начался рабочий этап его биографии. Поскольку мечты о геологических приключениях в покое не оставляли, завербовался на Север, в экспедицию. Поработал буровиком и в Приполярном Урале, и на Ямале, и в Салехарде. Потом год болтался в одном московском институте — разбирал минералы, найденные другими, — и работа занудная, и платили гроши. Нашлись добрые люди, подсказали «хлебное место»: иди-ка ты грузчиком на Краснопресненский сахарорафинадный завод имени Мантулина.

Работа оказалась чудовищной. Счастьем было попасть на погрузку рафинада, там мешки весили от сорока до 75 килограммов. А вот кубинский сахар братья с Острова свободы фасовали почему-то по 101 кг. Видели грузчики на мешках маркировку «Мэйд ин Куба» и Кастро проклинали.

— Я первое время просто издыхал, — не скрывал вчерашний десантник. — А потом втянулся и стал как лось. Там все, естественно, воровали сахар. Воровала вся страна. Где кто работал, тот там и воровал. Технология проста: сильно разбежаться и мешок спиной перекинуть через забор… Зато физически окреп. Но в один момент мне все это надоело, и я снова махнул на Север, на буровую.

Литературные пробы не оставлял. Писал много, посылал свои творения в разные редакции, но, увы… Однажды случайно ему попался на глаза номер «Комсомольской правды», где в подборке объявлений Володарский прочел о наборе на сценарный факультет в Институт кинематографии.

— Кино я, естественно, любил смотреть, но понятия не имел, как оно делается, — рассказывал бывалый бурильщик.

Желающим предлагалось присылать на творческий конкурс свои рассказы, повести. Что он терял? Ровным счетом — ничего. Вот и отправил все, что было.

Настала пора удивлений. Во-первых, уже весной Володарский получил телеграмму, в которой сообщалось, что творческий конкурс он прошел и теперь приглашается в Москву для сдачи экзаменов. Вторым сюрпризом стало то, что и их он сдал на удивление легко. Третьим — только получив студенческий билет, узнал, что это было чудо, многие стремились в вожделенную кинематографическую Мекку годами.

— Пишите как можно больше! Пришли домой вечером, усталые или бодрые, пьяные или трезвые, — сядьте и напишите, что сегодня делали, с кем виделись, о чем говорили. Обязательно напишите хотя бы страничку-полторы, тогда у вас появится желание каждый день садиться писать! — уже на первой лекции призывал будущих сценаристов мастер курса Евгений Иосифович Габрилович, о котором шла молва, что он автор или соавтор половины советских фильмов.

Только кому он это говорил?!

— Курс у нас подобрался довольно страшенный, — вспоминал Эдуард. — Габрилович как бы подбирал нас по отдельности — вот, вроде как интересный человек… с интересной биографией… А когда мы все вместе собрались, то это был ужас. Один — моряк из Керчи, Бичик его фамилия была, — жуть такая, с руками, как телеграфные столбы. Он был штангистом, выжимал 110 килограммов — если в ухо даст, у тебя голова отвалится. Второй — моряк из Одессы — писал здорово, его Евгений Иосифович очень любил — второй Бабель, уверял, будет. Был еще слесарь с шарикоподшипникового Шустров Боря, приехал с Севера, дико драчливый, ну просто шпана.

Когда Габрилович свою первую лекцию читал, все слушали его, поплевывая на пол. Мастер обернулся к своему ассистенту, роняя на кафедру ручку: «Кого я набрал?!! Это же натуральные уголовники!..»

Правда, со временем учитель и его ученики нашли общий язык.

Среди своих студентов Габрилович Эдуарда по-своему выделял: «Этот молодой человек был, мягко говоря, беспокойным студентом. Он все время яростно, до хрипоты, спорил, а когда убедить словами не удавалось, пытался воздействовать, скажем так, другими средствами. Он буквально заваливал меня своими опусами. Признаюсь, подчас я просто терялся перед этой неукротимой энергией, перед таким избытком во всем. И тогда было уже ясно, что Володарский — человек своеобразный и способный…»

В качестве образца невероятного писательского трудолюбия Габрилович приводил им Алексея Толстого. Когда разбирали архив покойного писателя, нашли более трехсот описаний какого-то московского дворика. Дотошные исследователи принялись разыскивать этот любимый дворик Толстого и выяснили, что он виден из окна его кабинета. Когда работа стопорилась, Толстой упрямо оставался за столом, считая необходимым написать хотя бы страничку, и описывал этот свой дворик. Но всякий раз иначе.