Глядя в будущее. Автобиография - Буш Джордж

Глава седьмая.

"Президент просит…"

Лэнгли, штат Виргиния, 1976 год

Кому: Послу Бушу

От: Генри Киссинджера

1 ноября 1975 года

В понедельник, 3 ноября, в 19 часов 30 минут по вашингтонскому времени президент намерен объявить о некоторых важных кадровых перестановках. Среди них будет уход Билла Колби из ЦРУ.

Президент просит Вашего согласия на назначение Вас на пост директора ЦРУ.

Президент считает Ваше назначение весьма важным с точки зрения национальных интересов и очень надеется на Ваше согласие. Ваша преданность государственной службе отличается постоянством, и я поддерживаю президента в его надежде на то, что Вы положительно ответите на этот призыв послужить интересам Вашей страны…

"Все это очень неожиданно, — сказал молодой китайский гид английскому журналисту, когда новость о моем назначении директором ЦРУ стала известна в Пекине. — Господин Буш пробыл здесь целый год, а перед этим работал в ООН. И кто бы мог подумать, что все это время он был шпионом!"

Удивление гида было, пожалуй, не меньшим, чем мое собственное, когда я получил телеграмму от Генри. Директор ЦРУ — зачем? Я показал телеграмму Барбаре и по выражению ее лица понял, что мы думаем одинаково: то же, что и с назначением в Нью-Йорке в 1973 году. По утверждению Йога Берра, все это мы когда-то уже видели.

В то время проблемой был "Уотергейт". Президент Никсон позвонил мне и попросил занять пост председателя Национального комитета республиканской партии, чтобы урегулировать политический скандал, распространявшийся из западного крыла[49]. Теперь меня просили покинуть другой дипломатический пост, который нам с женой нравился, чтобы вернуться в Вашингтон и взять на себя руководство ведомством, которое вот уже в течение целого десятилетия трепали придирчивые расследования конгресса, чинившего разоблачения, обвинения в беззаконии и просто в некомпетентности.

Я перечитал первые строчки телеграммы Генри: "Президент намерен объявить о некоторых важных кадровых перестановках", а затем — последнюю строчку: "К сожалению, у нас очень мало времени до этого объявления, и потому президенту был бы желателен немедленный ответ".

Не было никакого смысла телеграфировать для получения дополнительной информации, то есть ответов на вопросы, кто на какое место перейдет, что происходит и т. п. Как и язык дипломатии, язык политики имеет свои нюансы. Тон телеграммы государственного секретаря означал, что они хотели быстрого ответа без вопросов.

Колби уходил. Начинались широкие изменения. Возьму ли я ЦРУ, да или нет?

Ключевыми были слова: "президент просит". Барбара прочитала телеграмму, вернула ее и сказала: "Вспоминается Кэмп-Дэвид". И больше ничего. "Вспоминается Кэмп-Дэвид".

Больше всего из моей поездки в Кэмп-Дэвид в 1973 году ей запомнилось ее нежелание соглашаться на работу в НКРП. Но когда я вернулся вечером того же дня, она поняла еще до того, как я снял пальто, что произошло. Президент просил меня, и поскольку то, о чем он меня просил, не было незаконным или безнравственным и я считал, что мог бы взяться за это, существовал лишь один ответ, который я мог дать. Сейчас, два года спустя, она знала, что есть единственный ответ, который я могу дать новому президенту. Короче — что скоро мы уедем из Пекина в Вашингтон.

За 13 месяцев нашего пребывания в этой стране Барбара полюбила Китай, погрузившись в изучение китайской истории искусства и архитектуры. У нее были и другие, личные мысли, связанные с возвращением в Вашингтон. Ее волновало то, как отразится перемена работы на наших детях. Мы оба еще помнили уотергейтские дни и те огорчения, которые доставляли им школьные товарищи. Если им было тяжело тогда, то какой будет жизнь для детей главы ЦРУ?

И каким станет будущее в Вашингтоне для самого главы ЦРУ? После того как прошло первое впечатление от телеграммы, присланной Генри, и мы поняли, что она означает для нас в личном плане, я инстинктивно почувствовал, чем все это пахнет для меня в профессиональном отношении.

Во-первых, моим главным интересом продолжала быть политика. А работа в ЦРУ даже в лучшие времена не рассматривалась как трамплин для высоких постов уже хотя бы потому, что директор ЦРУ не должен быть связан с политикой. Всякий, кто брался за эту работу, был вынужден прекратить какую-либо политическую деятельность. Что же касается перспектив на выборную должность, то ЦРУ означает полный тупик и конец карьеры.

(Неужели все идет именно к этому? Значит, хотят похоронить Буша в ЦРУ? Да, Джордж, жизнь в византийской политической атмосфере коммунистической столицы начинает дурно влиять на тебя. Предположение, что некто в Вашингтоне — не президент и не Генри, а кто-то другой — задумал такое, было абсурдным. Но как однажды заметил Генри одному корреспонденту, "даже у параноиков есть настоящие враги".)

Во-вторых, у меня появилось недоумение, что все это может означать в дипломатическом аспекте. Более года я и Барбара (а она вложила в это дело столько же, сколько и я сам) работали, чтобы создать атмосферу взаимного уважения и дружбы между Китаем и США, сблизить наши народы и тем самым преодолеть идеологические разногласия. С помощью личных контактов нам удалось сломать барьеры подозрительности и недоверия, существовавшие между нашими странами. Что подумают в правительстве КНР? Что Буш-дипломат был в то же время и Бушем-шпионом?

Когда я выразил свои опасения одному дружески настроенному западному дипломату, он утешил меня рассказом о другом "дипломате из ЦРУ", Ричарде Хелмсе. Однажды вечером в 1973 году в Тегеране шел дипломатический прием, во время которого стало известно о назначении Хелмса послом США в Иране. Советский посол, который сам был ветераном КГБ, подошел к иранскому правительственному чиновнику и спросил: "Ну, что вы думаете, господин министр, о назначении американского шпиона номер один послом в вашей стране?" Отпив шампанского (то происходило до Хомейни), прозападно настроенный иранец ответил: "Ну, ваше превосходительство, я думаю, это лучше, чем то, что сделал Советский Союз. Ведь он прислал к нам шпиона номер десять".

Оптимистический взгляд моего друга на то, как китайцы отреагируют на мое назначение директором ЦРУ, оказался верным. Какое бы подозрение китайцы ни испытывали к намерениям США, их недоверие к русским было еще большим. Когда известие о моем назначении достигло Пекина, китайские власти не только не были потрясены, но, наоборот, откровенно обрадовались. Как заметил один из них, они считали, что провели год, обучая меня своим взглядам на советскую угрозу, и теперь в качестве руководителя американской разведки я смогу преподать их уроки президенту.

Действительно, когда президент Форд посетил Китай (это было за месяц до нашего отъезда), то на одной из встреч председатель Мао поздравил меня. "Вас, кажется, повысили, — сказал он и, обратившись затем к президенту, добавил: — Нам очень жаль, что он уезжает".

Но самое важное свидетельство того, что китайцы не были недовольны моим назначением, появилось тогда, когда заместитель премьера Дэн Сяопин пригласил нас на неофициальный завтрак, на котором заверил меня, что в Китае мне всегда будут рады, и, улыбнувшись, добавил: "Даже в качестве главы ЦРУ". (Два года спустя мы действительно вернулись, совершая частную поездку. В то время Дэн Сяопин уже возглавлял правительство. — Дж. Б.)

Таким образом, мое беспокойство о дипломатических последствиях телеграммы Генри оказывалось совершенно напрасным: они были полностью противоположными. В дальней перспективе эти последствия имели определенное отношение и к моему политическому будущему. Но в ближайшие недели и месяцы я этого еще не понимал. После обряда прощальной церемонии Барбара и я покинули Пекин со смешанными чувстами: теплыми воспоминаниями о месяцах, проведенных в Китае, и радостью возвращения домой, удовлетворения от проделанной работы и робостью перед вступлением на путь, который выглядел ведущим к тупику.