Алтайский Декамерон - Алексей Анатольевич Миронов
Стена высотой с трехэтажный дом целиком состоит из пустых ящиков – так называемой тары. Прижимаясь к доскам, я с маниакальным упорством карабкался наверх, чтобы доказать себе и всему миру, что я самый смелый и высоты не боюсь.
Наверху, у самого края гигантского рукотворного куба, сооруженного из пустых одинаковых ящиков, стояли ребята постарше. Курили, смачно сплевывали вниз и передавали друг другу бутылку портвейна «777» или, как в народе говорили, «Три топора».
«Давай, Мирон! Давай, поднажми, немного осталось!» – кричали они, возвышаясь черными силуэтами на фоне ослепительно огненного шара.
Июль, полдень, жара беспощадная. Вдруг я понял, что поторопился, не рассчитал силы. Обливаясь соленым потом вперемежку со слезами, я замедлил движение. Надо восстановить дыхание и убрать мелкую дрожь в ногах, возникшую от постоянного напряжения. Толстые мыски китайских кедов «Два мяча» с трудом протискивались в узкие щели между досок. Мелкие гвозди, торчавшие повсюду, превратили и без того ветхую школьную форму в лохмотья.
Эх, сейчас бы оказаться в Серборе! Окунуться в Бездонку, поплавать, понырять и, сладко растянувшись на травке, жариться на солнце, переворачиваясь в нежной истоме под палящими лучами солнца… Потом, проголодавшись, быстро обежать отдыхающих и собрать как можно больше пустых бутылок из-под лимонада и пива. Вместе с дружбанами дотащить эту тяжесть до круга, где разворачиваются троллейбусы – там в теньке под ветками махровой сирени сидит тетенька в белом халате на фоне панорамы из серых ящиков, уже заполненных пустыми бутылками. Быстро обменять свои позвякивающие стеклянные сокровища на деньги и тут же затариться под завязку: у каждого из пацанов по батону белого за тринадцать копеек, умопомрачительно вкусного, пришедшего на смену хрущевскому кирпичику из кукурузной муки, а еще по стаканчику фруктового мороженого с деревянной палочкой, как на приеме у врача-ухогорлоноса, и по бутылке лимонада…
«Чего застрял, Мирон? Лезь наверх скорее!» – осознав, что я не в Серборе, а еле держусь на мысочках на уровне второго этажа и пальцы рук уже стали затекать, зажатые сверху и снизу крепкими березовыми дощечками, я предпринимаю отчаянную попытку несколькими быстрыми рывками достичь верха. Это мне удается и, потеряв бдительность, уже не проверяя, насколько крепко прибита та или иная дощечка, я хватаюсь за первую попавшуюся. Рывком переношу тело вперед, чтобы с победным криком оказаться на вершине успеха, но вместо этого вдруг понимаю, что лечу спиной назад и рука моя, описав дугу, продолжает сжимать предательскую дощечку, не выдержавшую моего рывка.
В сознании всплыли картинки из книжки «Легенды и мифы Древней Греции», взятой недавно в школьной библиотеке. «Так я – Икар», – мелькнула смелая мысль, прежде чем я ощутил страшный удар о землю.
Я не потерял сознание, а лишь катался и мычал, пытаясь заставить воздух проникнуть в мои легкие, раздирая рот как рыба, которую вытащили на берег. Пацаны пытались схватить меня и поставить на ноги. Потом кто-то из ребят, очевидно поняв, что дела мои не очень, стал бить меня ладонью по спине, вышибая образовавшуюся воздушную пробку. Это спасло положение и уже через несколько минут я отдышался и смог поднятьсяна ноги.
Ангел-хранитель отошел в сторонку и с удовлетворением потер руки.
Сталинские портянки
Деньги приходят и уходят, не в них счастье. Самым важным на свете будут люди, которые были с Вами в самые трудные времена.
Омар Хайям
–У Комаровых бабка подохла!
– Нельзя так говорить, мальчик. Это скотина дохнет, а человек – умирает.
– Все равно подохла, вон похоронка подъехала. Сейчас гроб выносить будут!
Старенький черный ЗИС-154, переделанный в ритуальный автобус, подслеповато щурясь слабенькими фарами, сдавал назад вдоль нашей пятиэтажки. Какие-то люди в черном с красными повязками на рукавах стали выносить из последнего подъезда закрытый гроб, отделанный кумачом. Заиграл духовой оркестр. Музыканты с непокрытыми головами, ежась от пронизывающего ледяного ветра, исполнили «Траурный марш».
– Мамочка, надо в школу бежать. Пятнадцать минут до звонка осталось!
Мама сделала кулек из обычной газеты и надела его на ногу Лехе, ученику первого класса школы №160 Ворошиловского района города Москвы. Затем левой рукой она зафиксировала это сооружение на пятке, а правой стала натягивать хэбешный носок.
– Ну вот. Теперь точно не замерзнешь.
Мама проделала такую же несложную операцию с другой ногой. Выскочив из подъезда, Леха стал протискиваться сквозь толпу, возникшую невесть откуда, как это обычно бывает в подобных траурных ситуациях. Музыканты вместе с автобусом уже заворачивали за угол. Леха, набирая обороты, рванул по направлению к школе по еле заметной тропке между сугробами. Курточка на рыбьем меху не спасала от пронизывающего ледяного ветра. Мелькнула мысль: «А что если и под рубашкой обернуться газетой? Будет ли сверху так же тепло, как ногам?» Пальцы окоченели, и Леха, сунув портфель под мышку, спрятал заледеневшие в байковых варежках руки в карманы куртки. Стало немножко теплее, но идти по сугробам с портфелем под мышкой было неудобно, и он замедлил шаг.
За углом пятиэтажки показалась школа № 160, прозванная Красной, хотя ее кирпичные стены были темно-бордовыми, а пилястры с барельефами русских и советских писателей выделялись ослепительно белым цветом. Неподалеку виднелись Желтая и Зеленая школы, тоже названные по цвету фасадов, но построенные значительно позже уже не из кирпича, а из бетонных блоков.
«Еле успел», – подумал Леха, услышав первый звонок. Дежурный строго посмотрел на него сверху вниз, проверил наличие сменки и открыл вторую дверь в теплый коридор. У гардеробной маячил сутулый силуэт старшеклассника Сереги Комарова.
– Комаров! – послышался голос завуча школы. – Ты почему не переодеваешься и не идешь в класс?
– Да у меня бабка сдохла, меня классная отпустила.
– Ну, во-первых, не бабка, а бабушка, а во-вторых, не сдохла, а умерла. Дохнет только скотина, мальчик.
Комар или Сергей Комаров – долговязый детина из седьмого класса с белесыми бровями и невыразительным лицом, вечно сгорбленный, с поднятым воротником темно-серого демисезонного пальто и прилипшей папиросой в углу рта – косил под блатного, дескать, с зоны я, по малолетке ходку тянул. Но всерьез его никто не воспринимал из-за гнусавого от перебитых в детстве носовых хрящей голоса и вечной капли на кончике выдающегося, чуть с горбинкой, носа.
– Ну чего, Гундосый, шасть из раздевалки, а то народ жалуется, что деньги стали пропадать, —дежурный огромного роста и плотного телосложения придвинулся к Комарову. – Или на улицу или в класс, третьего не дано!
– Подумаешь, у меня, может, горе – бабка умерла!
– Ну и катись со своим горем к своей бабке!
– Так, Комаров, – вмешалась завуч, – быстро
