Уорхол - Мишель Нюридсани
С 16 июня по 3 июля 1952 года прошла его первая персональная выставка. «Энди Уорхол: Пятнадцать рисунков на темы произведений Трумена Капоте» в галерее «Хьюго» в Нью-Йорке. Трумен Капоте пришел на выставку вместе с матерью и проговорил около получаса с художником. Уорхол был на седьмом небе от счастья, но не продал ни одной своей работы…
Октябрь 1954 года: персональная выставка, представляющая листы тонкого картона, на которых Уорхол сделал надрезы, после чего сложил эти листы в виде разнообразных объемных геометрических форм. Получившиеся формы он окунул в смесь воды и масла, они стали похожи на «кусочки мрамора». На них он нарисовал лица юношей, кнопками прикрепил к стенам. Нью-Йорк, галерея «Лофт».
С 14 февраля по 3 марта 1956 года: персональная выставка Drawing for a boy book by Andy Warhol[288]. Галерея «Бодлей», Нью-Йорк.
C 23 апреля по 5 августа 1956 года: первая коллективная выставка в нью-йоркском Музее современного искусства (МоМА). Уорхол выставил рисунок обуви (сапога).
С 3 по 22 декабря 1956 года: персональная выставка The golden slipper or shoes in America[289]. Галерея «Бодлей», Нью-Йорк.
С 2 по 25 декабря 1957 года: персональная выставка A show of golden pictures by Andy Warhol[290]. Галерея «Бодлей», Нью-Йорк.
С 1 по 24 декабря 1959 года: персональная выставка Wild raspberries[291]. Галерея «Бодлей», Нью-Йорк.
Большинство упомянутых выставок представляли собой занятные и милые экспозиции, попасть на которые стремилось все модное гей-сообщество. Уорхол позволил «склонностям» своей публики увлечь и себя, однако впоследствии он научился держать эти склонности под контролем, не сумев от них избавиться. Теперь он предстал перед зрителями иллюстратором, уже знавшим себе цену, с глазами настороженной лани, без зрачков, но с очаровательной улыбкой, предъявляющим публике свои рисунки, выполненные в «стиле Кокто». На них в как бы схематичных нетвердых линиях изображены нарциссоподобные юноши.
Экспозиция галереи «Лофт» в современном выставочном зале, расположенной в доме 302 на 45-й Восточной улице, представляла его работы, выполненные в наиболее экспериментальной манере, с несколько игривым уклоном.
Но Уорхол понимает, а может, проверяет догадку, сделанную им ранее, смысл которой в том, что если ты известен обществу как коммерческий художник, ни одна более или менее солидная галерея не заинтересуется твоими работами. Вспоминал ли он в тот момент, как на одной из лекций в Технологическом институте Карнеги им сообщили мнение баухауса, который ни в коей мере не отделял коммерческое искусство от большого? Может быть. Он также констатирует факт, что его друг Перльштейн, над которым всегда подшучивали остряки-однокашники, умудрился выставиться в галерее «Танажер». Это кооперативная галерея – одна из многих существовавших в то время в Нью-Йорке, но в артистической среде считалась весьма престижной. Ему самому так и не удалось там выставиться: портреты юношей неземной, эфемерной красоты интересовали лишь такие галереи, как «Бодлей» и «Серендипити». В утонченном Нью-Йорке 1950-х годов вы могли быть геем сколько угодно, но при одном условии: гомосексуализм вы оставляете за рамками своей профессиональной деятельности. У Джонса и Раушенберга, которые также были геями и вышли из круга коммерческого искусства, не было таких проблем, как у Уорхола. Вопрос в точке зрения и в имидже. Уорхолу это еще припомнится.
Выставка в нью-йоркском Музее современного искусства (МоМА) – пусть он представил для нее только один рисунок сапога – была наиболее значимой для него из всех, в которых он в то время принимал участие. На ней он на самом деле оказался в одном ряду «настоящих художников» и понял, какая пропасть разверзлась между его мечтой и реальностью. Конечно, он выставлялся в МоМА, но как иллюстратор-рекламист.
Шок оказался весьма болезненным, но и благотворным. Уорхол осознал, что в его распоряжении есть время, чтобы начать все сначала. Но сначала нужно решить некоторые проблемы личного характера, затрагивающие сердце и физику тела.
Во-первых, кожа и ее пигментация: они мучили его с самого детства. Кожа шелушилась и была покрыта прыщами. Нос, считал он, всегда слишком красный и чересчур большой. Энди боялся, что его будут сравнивать с комическим персонажем Уильяма Клода Филдса[292]. Он решил исправить этот недостаток. В 1957 году Энди ложится в госпиталь Святого Луки для прохождения курса лечения: на все лицо наносится замороженное косметическое вещество, после чего с помощью абразивного материала производится глубокий пилинг. После такого лечения следовало было пробыть в госпитале две недели. Он ожидал, что отвратительные струпья и прыщи пропадут.
По крайней мере, так он говорил об этой проблеме в книге «Моя философия от А до Б». Что касается раннего облысения, Энди старался скрыть его, сначала нося шляпы, а позднее купив шикарный классический парик. Но очень быстро он сменил его на другой, сделанный более искусно, с длинными прямыми волосами светло-пепельного цвета. Известный прием скрыть проблему, отвлекая внимание посторонних на что-то другое, в данном случае на прическу, что для него было сделать проще всего.
В своей книге между правдой и вымыслом он говорил: «Если у вас большой нос, гордо задирайте его кверху, если у вас прыщ – наносите сверху мазь таким образом, чтобы заставить его однозначно исчезнуть. Вот так! Я мажу прыщи мазью! Вся разница в количестве».
Когда Уорхол решил носить парик пепельного цвета вместо белокурого, который ему шел гораздо больше, он в своей обычной парадоксальной манере объяснил это: «Так никто не может догадаться о моем возрасте. С пепельными, почти седыми волосами я оказался в выигрыше: старческие проблемы для меня решать было намного проще, чем проблемы молодежные. Все удивлялись тому, как молодо я выгляжу, и я мог позволять себе разные выходки, эксцентричные или старческие, и никто ничего не осмеливался мне сказать, а все из-за цвета моих волос…»
Что касается чувств, то он увлекся Чарльзом Лизанди, молодым художественным директором, театральным декоратором и ассистентом Сесила Битона. Они познакомились в 1954 году, и Уорхол романтически страстно влюбился. До такой степени, что в Нью-Йорке находили инициалы CL повсюду – в рекламе I. Miller в газете New York Times, в витринных плакатах большого универмага Bonwitt Teller, нарисованные Уорхолом, который добавил его в концепцию своего портфолио, представлявшего рисунки разноцветных взъерошенных котов. Именно Лизанди принадлежала идея назвать портфолио «Двадцать пять котов по имени Сэм и один голубой котенок», хотя в нем было только шестнадцать котов.
Уорхол считал себя безобразным и был просто уверен
