Николай Некрасов и Авдотья Панаева. Смуглая муза поэта - Елена Ивановна Майорова
Авдотья Яковлевна отдавала должное законному мужу: «Панаеву в голову не приходило рисоваться своими хорошими поступками или окружить себя приживальщиками, которые бы трезвонили о них на всех перекрестках. Кажется, он мог бы по крайней мере требовать от тех, которые постоянно ели и пили у него, чтобы они хоть не сплетничали на него. Я думаю, не было другого литератора, у которого для всех нуждающихся всегда был бы готов приют, помощь и готовность на всякие услуги».
Панаева рассказывала историю (которую, правда, в некоторых деталях опровергали другие лица), как в 1857 году по запросу морского министерства Панаев рекомендовал командировать А.Ф. Писемского на чрезвычайно выгодных условиях по окраинам России с целью описания разных местностей. Писемский усиленно просил Панаева об этом. Однако, получив подъемные, он уехал и не подавал о себе никаких вестей, а возвратясь в Петербург, не представил в морское ведомство ни одной строки. По этому поводу Панаеву делали запросы, и он, в свою очередь, обратился к Писемскому. «Что вы ко мне пристаете, Панаев! – отвечал тот. – Угодничаете там, а я должен для вас бросить начатый свой роман! Черта с два!» Писемский, как известно, отличался бесцеремонностью в манерах и разговорах. Он «…подчас был нестерпимо груб и циничен, не стеснялся плевать – не по-американски, в сторону, а по русскому обычаю – куда ни попало; не стеснялся разваливаться на чужом диване с грязными сапогами». Ему действительно трудно было бы написать что-либо о российских окраинах, поскольку он застрял где-то по дороге, истратил все деньги, и ему не с чем было ехать дальше.
Из-за особенностей характера роль Ивана Ивановича в «Современнике» была совсем затерта энергичным подельником. А ведь не будь Панаева, сам проект «Современник» мог бы не состояться, и развитие русской литературы пошло бы по иному пути. И хотя принято считать, что в конце жизни Панаев опустился, превратился в «пошлого, вечно полупьяного старика в плохом парике, сменившем роскошную шевелюру», в этом свидетельстве трудно не заметить тенденциозности. Прежде всего этому противоречит его творческое наследие; он писал до самой смерти: успел напечатать известные «Воспоминания» о своих встречах с писателями, дающие множество ценного материала для изучения русской литературы 1830—1840-х годов. В воспоминаниях Панаева писатели – живые люди; они, посещают обеды, творят всякие непотребства или, наоборот, клеймят позором тех, кто их творит, веселятся и развлекаются или, наоборот, страдают и печалятся – словом, обретают плоть. Панаев описывал их с симпатией, любовью и признательностью за все, что они делали в его жизни. Тех, кто был ему противен или просто неприятен, он почти не касался и не вспоминал, уйдя от искушения привлечь публику чем-нибудь пикантным, «остреньким». Пожалуй, единственный человек, к которому просматривается его неприязнь, – это А. Краевский, и то против него автор не допускает никаких личных выпадов. По одному этому можно судить о человеческих качествах самого Панаева.
Кстати, в воспоминаниях Авдотьи Яковлевны «остренькое» присутствует в полной мере.
О работоспособности Панаева говорит рассказ его кузена: «Перед своею смертью Ив. Ив. отдал мне на память всю составленную им для Белинского компиляцию французской революции, обнимающую пять лет, с 1789 г. по 1794 г., которая и хранится ныне у меня. Эта рукопись могла бы составить книгу до двадцати печатных листов. Кроме этого, Ив. Ив. передал мне и разные другие переводы, делавшиеся им для Белинского, из Леру, Жорж Занда и других писателей, которые тоже сохранились отчасти у меня».
Хотя публицистика Чернышевского и Добролюбова вытеснила из журнала фельетонное, игровое начало в специально отведенную резервацию – сатирический отдел «Свисток», последняя работа Панаева «Заметки и размышления Нового поэта по поводу русской журналистики» вышли в № 1 журнала за 1862 год.
А в № 2 был помещен его некролог.
Панаев до ослепления был привязан ко всем своим старым друзьям, и на него сильно подействовала их лицемерная дружба. Он сделался скучен и молчалив и по возможности избегал их общества. Это заметили его мнимые друзья и приставали к нему с расспросами: «Что с тобой? Мы думали, что наш Панаев вечно будет юн, а он сделался неузнаваем. Мы все твои друзья, так тебя любим, что такая перемена в тебе нас огорчает».
Панаев конфузился и говорил: «Хоть бы оставили меня в покое с своим участьем: еще тяжелее мне делается от этого!»
«Добрый этот человек, мягкий, как воск, когда-то веселый, беспечный, теперь постоянно находился в мрачном, раздражительном до болезненности состоянии духа», – печалился Д. Григорович. В последние дни Панаев «похудел, изменился в лице и потерял аппетит». За день до смерти он описывал А.В. Никитенко перенесенный им приступ: «Я чуть было не умер недавно. В груди у меня что-то такое сделалось, что чуть было не задушило меня. И это продолжалось часа три».
Незадолго до своего ухода Иван Иванович уговаривал Авдотью Яковлевны покинуть Петербург и поселиться вместе с ним в имении: «Если бы ты также согласилась жить в деревне, я был бы совершенно счастлив… ты бы тоже отдохнула… ведь и тебе тяжело жить здесь…» Зоркость сердца, приданная близостью вечности, предсказывала грядущее расставание жены и друга; он чувствовал: их дороги пойдут врозь. Она согласилась – действительно ли решив посвятить себя простой жизни деревенской помещицы, или чтобы успокоить смятение больного. Ее согласие принесло ему облегчение.
Он умер 2 марта 1862 года в возрасте пятидесяти лет от разрыва сердца на руках у жены.
В некрологе Панаева, написанном, возможно, Чернышевским, говорилось: «Публике известно, какие тесные отношения связывали Панаева с Белинским и как последний любил в Панаеве надежного товарища, даровитого писателя и честного человека. Мы обращаем внимание на этот факт потому, что Панаев, горячо любивший и уважавший Белинского, сам любил припоминать о своих отношениях к нему, он гордился ими». Заканчивался некролог словами: «…Панаева любили все, кто только знал его: столько было в нем доброты, мягкости и той привлекательности, которая сообщается человеку преобладанием в нем хороших душевных свойств… Как литератор, он… постоянно работал над собою, стараясь о собственном совершенствовании… Убеждения его не застревали в неподвижную форму с приближением старости; симпатии его в 50 лет, как и в 25, были на стороне молодого поколения».
Прощание с Некрасовым
В феврале 1862 году похоронили Панаева, а в июле того же года за Чернышевским захлопнулись тюремные двери. Критик был помещен под стражу в
