Фаина Раневская - «Моя единственная любовь». Главная тайна великой актрисы
Приходилось еще пару раз использовать это ненавистное мне имя. Однажды я просто отрапортовала, что служу в Первом советском театре с благословения З., второй сказала, что спешу на репетицию спектакля, который ей понравился, и намерена внести изменения в трактовку роли по ее совету. Имени этой зверюги было достаточно, чтобы напугать не только ее врагов, но и друзей – соратники боялись Р.З., пожалуй, больше противников.
Город полнился слухами один другого страшней.
Расстреляли бригады ремонтников паровозного депо (вместе с семьями) за «содействие белогвардейцам» – они ремонтировали паровозы вместо того, чтобы портить, способствуя победе Красной Армии.
Расстреляли тех, кто на собрании в депо высказывался, чтобы вывезти из Симферополя в Севастополь всех не желавших оставаться. И тех, кто честно отправлял и обслуживал поезда, торопившиеся с фронта на юг. Даже стрелочника за то, что правильно перевел стрелку, а не пустил поезд Кутепова под откос.
Говорили, что много стали расстреливать за еврейским кладбищем, там удобно и никто не придет на помощь. Как можно прийти на помощь? Но женщины приходили в надежде выручить своих арестованных мужчин и гибли там же.
Шепотом передавали, что расстреляны много женщин с грудными детьми – несчастные надеялись, что плачущие крошки на руках разжалобят людей с оружием, но они ошибались, наличие младенцев не останавливало тех, кто стрелял.
Бывших офицеров Русской Армии расстреливали в саду Крымтаева на берегу Салгира. Почему там? Там очень красивые места, многие гуляли в этом саду…
Снова появились повешенные на фонарных столбах и даже деревьях. Так уже было при Кутепове, когда вешали большевиков или заподозренных в сочувствии к ним. Не знаю о судах и постановлениях, очень хотелось избежать даже мысли о том, что одни люди приговаривают других к смерти из-за разницы в мировоззрении.
Генерала Кутепова всячески проклинали, но теперь не кляли никого. Даже шепотом не кляли – а ну как кто-то услышит?
В трупе на Екатерининской узнала обманувшего меня телеграфиста. При всей его нечестности вешать жестоко. Выпороли бы и отправили куда-то работать.
Вообще, я на трупы старалась не смотреть, пробегала до театра, почти закрыв глаза. Но они стали попадаться прямо под ногами, видно, расправлялись с подозрительными лицами прямо на улице, а убирать некому.
Стаи голодных собак, как волки, рыскали по городу, до утра обгладывая все, что пало, – и лошадей, и таких же собак, и всего остального. Снова расплодились крысы, они бегали по улицам не таясь, словно насмехаясь над беспомощными людьми. Это была самая страшная зима в Симферополе. Меня до сих пор мучают те видения.
Я расспрашивала Федора Ивановича о Крыме после его освобождения от фашистов, втайне надеясь, что услышу нечто лучшее, чем знала. Действительно услышала, как бы ни было тяжело во время оккупации, освобождению радовались, и порядок навели быстро. А тогда…
Из Севастополя приходили вести еще ужасней.
Сначала обнадеживающе говорили, что Русская Армия и все гражданские, кто только пожелал, благополучно взяты на борт подготовленными по приказу барона Врангеля судами и эвакуировались. Я обрадовалась, если уж эвакуировали всех пожелавших покинуть Россию гражданских, то Андрей тем более уплыл.
Шепотом передавали, что эвакуация прошла образцово, никакой паники, словно заранее отрепетировали.
Но уже через несколько дней хоть уши закрывай от ужаса – всех, кто остался, ждало уничтожение! Говорили, что севастопольские рабочие убеждали людей не покидать Крым, мол, они заступятся перед новой властью и не позволят учинить расправу.
Немало нашлось тех, кто поверил в силу рабочего класса и просчитался. Офицеров в Севастополе вешали непременно в полной форме с погонами, чтобы никаких сомнений, что враг! И снимать трупы запрещали.
На побережье расправляться было проще, там море рядом, там топили. Связывали руки и ноги и сталкивали в воду. Связывали попарно, по несколько человек между собой, привязывали к ногам колосники, камни, любую тяжесть и тоже сталкивали в воду.
В Салгире не утопишь, потому в Симферополе расстреливали. Много в саду Крымтаева за Салгиром. Каждую ночь от заката до рассвета. Билась ужасная мысль: скольких же?!
Трупы не хоронили, просто сваливали в ямы и засыпали землей. Далеко не всегда это были трупы, из-под земли и из гор тел подолгу слышались стоны и мольбы о помощи. Тех, до кого добирались, закалывали штыками, но кто-то оставался мучиться под горой трупов.
Люди из домов, что ближе к саду и на другой стороне Салгира, попросту сбежали, потому что волосы от этих криков, стонов и выстрелов вставали дыбом. Один из двух сторожей сада Крымтаева не выдержал увиденного и услышанного и сошел с ума. Второй рассказывал страшные вещи о пытках в их сторожке.
Когда ужас слишком велик, он либо вызывает сумасшествие, либо перестает быть ужасом и становится простым подсчетом. Расстреляли около двух тысяч человек за ночь… расстреляли двести… триста… еще двадцать… шестьдесят… снова полторы тысячи… И было уже практически все равно, какие слышать цифры, понятно, что пока не уничтожат всех, не остановятся. Были те, кто говорил, мол, скорей бы уж и меня, невыносимо ждать.
Хоронить негде, рыть ямы в мерзлой земле не очень получалось даже у самих приговоренных, ямы были мелкими, их быстро разрывали собаки. К собакам присоединились полчища крыс. Стало ясно, что летом эпидемии не миновать.
Рынки просто закрылись, никто из деревень не рисковал привозить что-то на продажу, могли запросто ограбить по дороге. Магазины были немедленно экспроприированы, рестораны закрыты, по крайней мере, надолго, их продуктовые запасы тоже забраны. Кому они достались? Ну уж не нам.
Еще при Врангеле рассказывали, что в Севастополе дамы за кусок мыла, чтобы просто вымыть руки и умыться (волосы давно мыли золой), отдавали бриллиантовые сережки. Теперь эти серьги можно было просто снять, подойдя к даме и приставив к ее груди оружие.
Из Севастополя уплыли очень многие, поговаривали, что сто тысяч только гражданских лиц, но немало и осталось. Кто? Те, кто не представлял себе жизни без России, какой бы ни была ее власть. Кто поверил обещаниям, что расстрелов не будет. Кто просто не мог уехать, точно зная, что там за морем никому не нужен, поскольку стар, слаб и ничего не умеет. Многие и многие тысячи растерявшихся людей, для которых внезапный отход Русской Армии оказался настоящей катастрофой. Не все могут просто взять и уехать в неизвестность без средств и надежды.
Но самые страшные слухи стали приходить где-то через неделю, они касались участи оставшихся в Крыму военных.
