Михаил Пришвин - Незабудки
Бывает, я заблужусь в своих чувствах и начинаю открывать у нее несовершенства. Но вдруг она покажется сама в своей правде, и все мое неверное рассеивается, как сон: она как бы поражает меня в моей слабости.
Посмотрит на тебя, улыбнется и всего осветит так ярко, что деться лукавому некуда, и все лукавое уползает за спину, и ты лицом к лицу стоишь избавленный, могучий, ясный.
И вот ночью представилось мне, что очарование мое кончилось, я больше не люблю. Тогда я увидел, что во мне больше ничего нет и вся душа моя как глубокой осенью разоренная земля: скот угнали, поля пустые, где черно, где снежок, и по снежку – следы кошек.
…Похоже, как будто человек точит нож на свое счастье. Так и надо, только при этом надо, чтобы нож не попадал в любимого человека. Нож счастья должен быть направлен на узы, останавливающие движение духа, и в этом случае узы свои в себе самом.
Сила молчанья. Всю ночь мы проспорили. Утром в лесу спор зашел до того, что я стал защищать художество, как создание лучшей реальности. И так пошло: я защищал художника – она нападала на человека.
Так в споре мы подошли к реке. Тут на берегу стояла старая седая кобыла, возле нее на траве валялись два гнедых жеребенка, ее дети: годовалый и новорожденный. Мы видели, как кобыла, наклонясь, коснулась губами своего жеребенка.
Так в молчанье у лошадей совершилось то самое, о чем люди говорили и не могли договориться всю ночь и все утро… Молчанье при достижении полноты.
Неоскорбляемое место. В основе любви есть неоскорбляемое место полной уверенности и бесстрашия. Если случится в этом с моей стороны посягательство, то у меня есть средство борьбы против себя: я отдаю всего себя в полное распоряжение друга и через это узнаю, в чем я прав, в чем виноват. Если же увижу, что друг мой посягнул на святыню мою, я проверю его, как себя.
И если случится самое страшное и последнее: друг мой станет равнодушным к тому, чем я горю, то я возьму палку свою дорожную и выйду из дома, и святыня моя останется все равно нетронутой.
Может быть так? Он влюбился, и ей это было приятно, и она полюбила. И он ее полюбил за то, что она его полюбила, и она страстно и глубоко стала любить его за то, что он так сильно ее любит.
И так они жили, сильней и сильней любя друг друга, готовые один ради другого и хранить свою жизнь, и, если понадобится для другого, от своей жизни совсем отказаться.
Чудесная любовь! А если вспомнить, как началось… Теперь же, глядя на них, никто бы не подумал, что и их любовь друг к другу произошла тоже от любви к себе самому.
Она мне на это сказала:
– Господь с тобой, – да разве все любящие для себя любят? Пусть даже начинается для себя у каждого, но от каждой большой любви что-то выходит, что-то рождается: дети, книги, картины…
Движение любви. Возможно, что для других она вовсе не такая, какой я ее знаю. И я совсем не такой, каким меня она любит. Мы, конечно, вкладываем друг в друга каждый свой идеал. Впрочем, так и все начинают любить – с идеального плана.
У большинства в дальнейшем это любовное строительство не сходится с планом: назади остается идеал, называемый поэтическим, впереди «проза» с большей или меньшей надеждой на детей, что, может быть, дети возьмутся строить тот идеал.
* * *Происхождение искусства (разговор).
– Почему мы с тобой при встрече с другими людьми непременно играем, изображаем себя?
– Но, может быть, и все так? Назови кого-нибудь, кто с людьми остается всегда таким, каким он бывает с собой…
– Но ведь хорошего в этом мало, чтобы показаться именно таким, какой есть, что, правда, в этом хорошего? Мы же, вероятно, собой недовольны и хотим сделать из себя нечто более интересное, чем мы есть, стать выше себя. Ты как думаешь?
– Я думаю, что, может быть, это происходит и от страха оказаться при людях в голом виде, от сознания невозможности перед всеми раскрыть свою личность…
– Но ведь это и есть глубочайшая причина, почему мы все играем и даем легенду вместо самих нас. В этой невозможности раскрыть перед всеми свою личность, может быть, и таится происхождение всего нашего искусства.
Укрыватели грехов. Есть такой особенный страх близости к человеку, основанный на всеобщем опыте в том, что каждый таит в себе какой-нибудь личный грех и всеми силами старается укрыть его от постороннего глаза красивой завесой. Встречая незнакомого, мы тоже показываемся ему с хорошей стороны, и так мало-помалу создается общество укрывателей личных грехов от постороннего глаза
Тут есть наивные, верящие в реальность этой условности между людьми; есть притворщики, циники, сатиры, умеющие условностью пользоваться как соусом для вкусного блюда. И есть очень немногие, которые, не удовлетворяясь иллюзией, укрывающей грех, ищут пути к безгрешному сближению, полагая в тайниках души, что есть такой Он или Она, могущие соединиться безгрешно и навсегда и жить на земле, как праотцы до грехопадения.
По правде говоря, райская история повторяется, и до сих пор бесчисленно: почти каждая любовь начинается раем.
* * *Воображаемый конец романа. Они были так обязаны друг другу, так обрадовались своей встрече, что старались отдать все хранимое в душе богатство свое как бы в каком-то соревновании; ты дал, а я больше, и опять то же с другой стороны, и до тех пор, пока ни у того, ни у другого из своих запасов ничего не осталось. В таких случаях люди, отдавшие все свое другому, считают этого другого своей собственностью и этим друг друга мучают всю оставшуюся жизнь.
Но эти двое, прекрасные и свободные люди, узнав однажды, что отдали друг другу все, и больше меняться им нечем, и выше расти в этом обмене им некуда, обнялись, крепко расцеловались и без слез и без слов разошлись.
Будьте же благословенны, прекрасные люди!
Глава 23
Утверждение
Сегодня мы пришли в бор, я положил голову свою ей на колени и уснул. А когда проснулся, то она сидела в той же позе, когда я засыпал, глядела на меня, и я узнал в этих глазах не жену, а мать..
Сегодня мне стало вдруг очень понятно это существо – больше моего охвата, и больше всего, и лучше всего, мне известного, это существо – мать.
Когда вопросы жизни представятся в существе своем, а не в свете обманчивого водительства разума, то спасение остается только в смирении; всмотрись и увидишь: все лучшее в жизни и одна опора – материнская грудь. И все это есть в существе того, что мы называем любовью.
В вестибюле раздевалась прекрасная женщина, и в это время заплакал ее мальчик. Женщина наклонилась к нему, взяла на руки и целовала его, но как целовала! Не только не улыбалась, не оглядывалась на людей, а вся, как в музыку, целиком, серьезной и возвышенной, ушла в эти поцелуи. И я близко узнал ее душу.
