След в след - Владимир Александрович Шаров
Через два дня ночью в отделении началась драка, в самом ее разгаре несколько больных ворвались в комнату Левиных, и те после короткого сопротивления были убиты. В конце апреля Сергей во время дежурства Марины встретился с ней. Они долго говорили, и она согласилась помогать им и дальше.
К середине мая шестидесятого года организация Трухно и Козлова уже полностью контролировала отделение хроников и успела добиться удовлетворения большинства требований. Прекратились избиения и издевательства, в больницу завезли сорок дополнительных коек; пока их поставили в коридоре, но скоро плотники должны были закончить деревянную перегородку, которая отрезала конец коридора и делала из него новую палату. Больным теперь регулярно меняли белье и стали лучше кормить.
Оба летних месяца, июнь и июль, Сергей чувствовал себя хорошо, дело, за которое он боролся, победило, он был бодр и весел, хотя почти не принимал лекарств. Врачи говорили Вере, что пока все идет отлично, Сергей практически здоров и в конце августа, если ничего не изменится, а главное, он сам будет к этому готов, его выпишут. Тем неожиданнее после таких прогнозов было для всех самоубийство Сергея, происшедшее ночью семнадцатого августа 1960 года. Его смерть подкосила Веру. По словам Ирины, она долго болела и, так и не оправившись, умерла в январе 1963 года.
Самоубийство Сергея и для врачей, и для его близких осталось загадкой, но после того, что мне было рассказано, я рискну сделать одно предположение. Конечно, свою роль сыграло то, что он все еще боялся жить на свободе, вне больницы, но главное не это. Думаю, что он покончил с собой, когда понял, что здоров. Полтора года Сергей был болен; обычный хроник, он стал вождем больного народа. Он возглавил борьбу своего народа с медперсоналом – властью, которая давила и угнетала. Чтобы сломить эту власть, он, как Клеточников, внедрился в нее. И вот, когда его народ победил, было это в начале августа, Сергей вдруг увидел, что больше не болен, что он здоров и смотрит на других больных глазами здорового, теми же глазами, что врачи и санитары, – глазами власти. А это значило, что теперь у него нет своего народа, он вышел из него, изменил ему, его предал.
Проложит колею телега,Впряженный мерин стар и плох,У умирающего бегаБольшие вмятины подков.Следы колес равны пред Богом,Мечтаний века в этом суть,А мерин смертную дорогуДо дома хочет дотянуть.Как уже говорилось выше, мой приемный отец, Федор Николаевич Голосов, урожденный Федор Федорович Крейцвальд, был младшим и последним из трех братьев Крейцвальдов. Он родился в Москве 7 апреля 1937 года. Летом 1938 года, в июне, его мать Наталья Крейцвальд перевезла годовалого Федора в Кусково на дачу, которая принадлежала Николаю Алексеевичу Голосову, ее двоюродному брату. Своих детей у Голосовых не было, и еще с весны и он, и его жена Марина наперебой уговаривали Нату, что не надо ничего искать и снимать, что лучше, чем у них в Кусково, ребенку нигде не будет. А главное, они сами готовы прожить с ним все лето, она, если хочет, может вообще не показываться на даче. В конце концов Голосовы и Ната условились, что, не считая экстренных случаев, она будет приезжать в Кусково в субботу вечером и на воскресенье отпускать их в Москву.
Весь июнь и половину июля эта договоренность действовала безотказно, Марина и Николай с азартом занимались ребенком – кормили, гуляли, играли с ним, чувствовали себя настоящими родителями и были счастливы, но пятнадцатого июля, в свою обычную субботу, Ната неожиданно не приехала. Никаких дел в Москве у Голосовых в этот раз не было, она их ничем не подвела, однако когда Ната не приехала и в воскресенье, Марина начала волноваться, не случилось ли чего, и, чтобы ее успокоить, Николай в понедельник первым же поездом поехал в город. Здесь он узнал, что два дня назад Федор и Ната были арестованы.
Лето Голосовы так и дожили с Федей на даче, а осенью, переехав в город, взяли ребенка к себе. В мае следующего, тридцать девятого года, Голосовым после долгих хлопот удалось официально оформить опеку над мальчиком. У Николая из-за этого опекунства были серьезные неприятности, его несколько раз разбирали на собраниях, хотели уже выгнать из партии и из конструкторского бюро, в котором он работал, но тут вдруг на государственных испытаниях отлично показал себя его новый двигатель, и дело было решено замять. Ему дали выговор и оставили в покое.
Усыновили Голосовы Федора уже после конца войны, в сорок седьмом году, вернувшись в Москву из эвакуации. Тогда из справки, полученной в МВД, они узнали, что мать Федора Наталья Крейцвальд, урожденная Коновицына, умерла в лагере от пневмонии 21 мая 1942 года, всего за месяц до окончания своего пятилетнего срока, ее муж, Федор Иоганнович Крейцвальд, получил вторые десять лет и, значит, выйдет на свободу не раньше 1957 года, а другой их сын Сергей пропал без вести в Волоколамске 22 августа 1941 года во время немецкой бомбежки. Только следов своего тезки – Николая, старшего из трех братьев Крейцвальдов, Николаю Алексеевичу, несмотря на все попытки, разыскать не удалось.
Почему не удалось – я теперь знаю. Данные о том, что Николай был зачислен в штрафбат, отправлен на фронт и пропал без вести в боях под Харьковом, были и в МВД, и в архиве Министерства обороны, но после того, как Николай при своем первом допросе в районном отделении милиции прибавил себе два года, во всех документах значилось, что родился он в двадцать четвертом, а не в двадцать шестом году (раньше, чем Федор и Ната вообще поженились), естественно, Николай Алексеевич, точно зная год его рождения, указывая в бумагах правильную дату, найти никого не смог. Я сам шел тем же путем, что Николай Алексеевич, и сведения о Николае Крейцвальде получил совершенно случайно: когда он родился, не знал и запрашивал архивы обо всех людях, носящих имя, отчество и фамилию «Николай Федорович Крейцвальд».
Из сорока пяти лет, прожитых Федором Николаевичем, первые восемнадцать были счастливыми. Хотя в тридцать восьмом году он лишился матери и отца, но тогда ему едва исполнился год, помнить он их не мог и до пятьдесят шестого года даже не подозревал об их существовании. Марина и Николай не просто заменили ему родителей, он был их сыном – сыном любимым и
