Галина Гудкова - Будут жить !

Самые жестокие бои передовой отряд вел под хутором Красный Яр. Сначала военфельдшер Карапута занимался ранеными на батальонном медпункте. Но пули и осколки не щадили санинструкторов в ротах. Тогда Карапута пополз в передовые цепи. Под ураганным огнем отыскивал раненых, оказывал им первую помощь, выносил с поля боя, доставлял вместе с Монаковой на медпункт, снова полз в огонь. Карапута погиб на третьи сутки сражения: приподнялся, чтобы перебинтовать голову раненому пулеметчику.

Тело военфельдшера вытащила на медпункт Таисия Монакова, кстати сказать, учительница по профессии, преподававшая в одной из акмолинских школ и ушедшая в армию добровольно. Монакова сказала находившимся на медпункте легкораненым, чтобы похоронили погибшего, и вернулась на поле боя. Она спасла жизнь еще многим красноармейцам и командирам, прежде чем сама упала и навсегда закрыла глаза, сраженная пулеметной очередью из танка...

В медико-санитарный батальон раненые поступали, как правило, спустя несколько часов после ранения. Иные после многодневных боев оказывались уставшими настолько, что впадали в глубокий, непробудный сон еще до того, как санитары успевали их раздеть и обмыть. Так, в сонном состоянии, попадали на операционные столы, и наркоза им поэтому требовалось меньше обычного.

Очень сложно работать с людьми, получившими тяжелые ранения, сознающими возможные последствия хирургического вмешательства, прибывшими в медсанбат с уверенностью, что останутся инвалидами, что будут в тягость даже близким. Мрачные, подавленные, они не желали отвечать на вопросы врачей, отказывались-от еды. Нередко и от операции отказывались:

- Не троньте! Лучше помереть, чем жить калекой!

Были и другие - полная противоположность отчаявшимся, угнетенным. Они прибывали в возбужденном состоянии, на увечье смотрели вроде бы легко, так же легко соглашались на операцию. А когда проходило владевшее ими напряжение боя, начинали понимать, что случилось, и наступала тяжелая реакция...

Но самую большую тревогу вызывали раненые в шоковом состоянии. Жизнь в этих людях едва теплилась, пульс прощупывался с трудом, побелевшие лица покрывал холодный пот. Чтобы быстрей вывести бойцов из такого состояния и подготовить к операции, врачи, фельдшеры и медсестры сутками не отходили от коек шоковых, старались обеспечить им полный покой, тишину, тепло, укрыть, своевременно перелить кровь, сделать необходимые уколы.

Позволю себе небольшое отступление.

Мало кто задумывался и задумывается над тем, какие переживания выпали в годы войны на долю медицинского персонала наших войск. А между тем война - даже в периоды успешных наступательных операций - оборачивалась к нам, медикам, исключительно тягостной, губительной стороной. Мы всегда и везде имели дело с муками, страданиями и смертью. Наблюдать это нелегко. Еще тяжелее хоронить тех, кого не сумел выходить, спасти. Тут не выручает никакой профессионализм.

Конечно, медики и в мирное время наблюдают болезни, смерти. Но в мирное время болезни и тем более гибель молодых, полных сил людей - роковое отступление от норм, результаты несчастного случая, они не носят массового характера. А на войне мучения и страдания, даже гибель, становятся повседневным, рядовым уделом миллионов сильных, здоровых, как правило, именно молодых людей. Да и спасать жертвы войны приходится, не зная, избавишь ли их от новых мук или от неисправимой беды...

Поистине безграничны были выдержка, терпение и любовь к людям, позволявшие нашим врачам, фельдшерам, медсестрам и санитаркам возвращать раненым не только жизнь, но и интерес к жизни. Особо хочу сказать о медсестрах и санитарках.

Многие из них были совсем юными. Пятерым подружкам - Гале Довгуше, Оле Кононенко, Вере Городчаниной, Лизе Невпряге, Фросе Коломиец и Кате Беспалько - только-только исполнилось восемнадцать. Другие девушки были ненамного старше. Им бы в таком возрасте веселиться, радоваться жизни, а приходилось и тяжелые носилки таскать, и сутками стоять возле операционных столов, вдыхая тяжелые запахи эфира и крови, и судна давать лежачим больным, и целые вороха белья и окровавленных бинтов перестирывать... В таких условиях не то что веселость - простую сдержанность, приветливость утратить можно.

А девушки не только образцово справлялись со служебными обязанностями, но и нежно разговаривали с воинами, которым грозила инвалидность, убеждали их, что не все кончено, что обрадуются им жены, найдутся красавицы невесты. Они терпеливо выслушивали мужские жалобы, могли всплакнуть вместе с ранеными, и этим соучастием в беде, интуитивной Деликатностью, женской нежностью, удивительной в столь молоденьких девчонках, спасали людей там, где бессильными были бы любые лекарства.

Не знаю, как других, а меня в Новоаксайской не покидало ощущение оторванности от дивизии, чуть ли не чувство покинутости... В Акмолинске медсанбат размещался неподалеку от штаба дивизии, рядом с разведчиками и саперами. Мы знали в лицо формировавшего дивизию полковника Ф. Н. Жаброва, начальника штаба дивизии полковника Д. С. Цалая, начальника артиллерии дивизии подполковника Н. Н. Павлова, да и других работников штаба. Того же Г. М. Баталова, например, занимавшего должность помощника начальника оперативного отделения.

А уж про саперов и разведчиков говорить не приходится! Командира разведроты, девятнадцатилетнего, пытавшегося скрывать присущую его возрасту подвижность и жизнерадостность лейтенанта Вознесенского, и политрука роты двадцатисемилетнего, чуть прихрамывающего после госпиталя старшего политрука Михаила Татаринова, командира саперного батальона, высокого, веселого старшего лейтенанта Быстрова и его помощников мы видели ежечасно.

Они не раз выручали персонал медсанбата, когда дело касалось выполнения тяжелых, не женских работ. Вблизи Волова, к примеру, саперы по приказу Быстрова построили и оборудовали для работников медсанбата добротные землянки, так что в апреле мы не страдали от ночных холодов.

Словом, прежде всегда были с людьми и на людях. Знали: в случае чего соседи помогут. В Новоаксайской же оказались одни. Неизвестно было, кто ближайшие соседи, где они. Полагаться приходилось только на самих себя. Вероятно, поэтому с особенным нетерпением ожидала я почтальона с пачкой дивизионной многотиражки.

Впрочем, не я одна. Газеты у почтальона буквально расхватывали, жадно вглядывались в заголовки, в свежие снимки. Сначала внимательно прочитывали текст сообщений Совинформбюро, потом пробегали глазами тексты коротеньких статей и заметок, пытаясь уяснить, что произошло за минувшие сутки в полосе дивизии. И радовались, встречая в материалах имена товарищей, друзей.