Николай Александров - Уильям Теккерей. Его жизнь и литературная деятельность

Ко времени пребывания Теккерея в университете относится и начало его литературной деятельности. 11 апреля 1829 года в Кембридже появился маленький журнал под названием «Сноб, литературный и научный журнал», с заявлением на первой странице, что в этом издании никто pis членов университетской общины участия не принимает. Это уверение, конечно, никого не убедило. Выходил ли этот микроскопический журнал под редакцией Теккерея, доподлинно не известно, однако не существует никакого сомнения относительно деятельного сотрудничества в нем. Напечатанное в этом издании курьезное стихотворение «Тимбукту» по своему резко сатирическому тону несомненно принадлежит перу Теккерея. Журнал прекратился на одиннадцатом номере, то есть через одиннадцать недель, так как он выходил еженедельно. За этим литературным предприятием последовало другое, того же характера, но только под другим названием – «The Gownsman» (буквально – «носитель мантии», то есть член университетского общества). В основании его без сомнения участвовал и Теккерей. Первый номер нового журнала содержит курьезное посвящение в стихах:

Всем прокторам[3] нынешним, прежним, грядущим.Идти вослед их – привилегия наша;Обязаны доблестям их подражать мы,Хотя, чем их реже встречаешь, тем лучше…

Стиль этого посвящения очень напоминает стиль Теккерея, хотя наверное неизвестно, принадлежит ли оно его перу. И второй журнал существовал недолго. Он дожил только до семнадцатого номера. За исключением пародии «Тимбукту», в обоих журналах нет ничего замечательного в литературном отношении. Этим вторым журналом закончилась литературная деятельность Теккерея-студента.

Он пробыл в университете только шесть или семь семестров и вышел оттуда в 1830 году, не получив никакой ученой степени. О пребывании в Кембриджском университете у Теккерея остались такие же грустные воспоминания, как и о школьной жизни. И здесь его внимание обращали на себя главным образом темные стороны жизни. В своих последующих произведениях он никогда не поминает добрым словом английские университеты. А неоконченный роман его «The shabby genteel story» содержит такое осуждение системы высшего образования в Англии, беспощаднее которого трудно себе и представить.

Глава III. На континенте

После выхода из университета девятнадцатилетний Теккерей отправился на континент. В 1830 году мы находим его в Веймаре, где он вместе с несколькими другими английскими юношами отчасти занимается, но больше веселится в высшем кругу общества. Джордж Льюис в своей «Жизни Гёте» рассказывает, что в Веймаре до сих пор еще (60-е годы) с гордостью показывают альбомы остроумных карикатур Теккерея.

Университетский товарищ Теккерея, уильям Летсом, живший тогда в Веймаре в качестве члена тамошнего английского посольства, ввел его в высшее общество маленькой столицы и даже представил ко двору великого герцога. В письме к другу своему Льюису (от 28 апреля 1855 года), которое последний поместил в своем труде о Гёте, Теккерей следующим образом описывает свою тогдашнюю жизнь в Веймаре и свои отношения с великим поэтом:

«О Веймаре и Гёте я, к сожалению, могу рассказать вам очень мало. Двадцать пять лет тому назад в Веймаре проживало около двух десятков молодых англичан, которые отчасти занимались там своим образованием, отчасти проводили время в развлечениях. Великий герцог и великая герцогиня принимали нас в высшей степени любезно и радушно. Двор был блестящим и в то же время чрезвычайно простым. Нас приглашали и на обеды, и на балы, и на ассамблеи. Те из нас, кто на это имел право, являлись ко двору в мундирах; остальные наряжались в самые оригинальные фантастические костюмы. Старый любезный гофмаршал фон Шпигель, у которого были две чрезвычайно милые дочери, относился к нам очень снисходительно. В зимние вечера мы обыкновенно нанимали седанские кресла[4], в которых нас по снегу доставляли на веселые придворные празднества. Мне тогда посчастливилось приобрести шпагу Шиллера, которая и пополнила мой придворный наряд. Эта шпага до сих пор еще висит в моем кабинете и напоминает мне веселые, счастливые дни моей юности.

Мы были знакомы со всем обществом маленького города. Правда, ни одна из тамошних молодых дам не говорила хорошо по-английски, зато мы имели возможность научиться самому лучшему немецкому языку. Общественная жизнь была очень оживленной. Придворные дамы имели каждая свои определенные приемные вечера. Два или три раза в неделю давались спектакли в театре, где мы чувствовали себя как дома. Хотя Гёте тогда уже не вмешивался в управление театром, однако великие традиции прежнего времени еще сохранялись. Кроме прекрасной местной труппы зимою обыкновенно появлялись на веймарской сцене многие знаменитые немецкие артисты, которые приезжали туда со всей Германии на гастроли. В ту зиму, когда я там был, насколько мне помнится, знаменитый Людвиг Девриент выступал в ролях Шейлока, Гамлета, Фальстафа и Франца Мора, а не менее знаменитая и прекрасная Шредер-Девриент – в роли Фиделио.

После двадцатитрехлетнего отсутствия мне пришлось провести еще раз несколько летних дней в незабвенном городке, и я был страшно рад, когда нашел там некоторых друзей моей юности. Госпожа фон Гёте была там и приняла меня и моих дочерей с прежней любезностью. Мы пили чай на открытом воздухе, в саду, возле знаменитого павильона, в котором ее великий отец так часто жил и который все еще принадлежит его семье.

Хотя Гёте уже тогда жил вдали от света, он, однако, охотно принимал у себя иностранцев. За чайным столом его невестки всегда было готово место для нас. Многие часы мы там просиживали и многие вечера проводили в приятнейшей беседе и в занятиях музыкой. Мы прочитывали бесконечные романы и поэмы на французском, английском и немецком языках. Мне тогда доставляло большое удовольствие рисовать карикатуры для детей, и я во второй мой приезд в Веймар был глубоко тронут, когда узнал, что эти карикатуры еще не забыты, а многие из них даже сохранены. Помню, когда-то я очень гордился тем, что великий Гёте обратил внимание на некоторые из них.

Гёте большею частью оставался у себя в комнате, и только очень немногие счастливцы имели к нему доступ. Но он любил, чтобы ему рассказывали новости, и интересовался всеми иностранцами. Если чье-нибудь лицо ему нравилось, художник, живший у него специально для этого, немедленно рисовал портрет этого человека. Из таких портретов у Гёте постепенно составилась целая галерея. Дом его был полон картин, рисунков, статуй и медалей.

Я, конечно, еще хорошо помню, с каким волнением я, тогда девятнадцатилетний юноша, получил наконец, после долгого ожидания извещение, что господин тайный советник желал бы поговорить со мной в такой-то день. Это достопамятное свидание имело место в маленькой приемной его внутренних покоев. Комната эта была украшена множеством статуй и барельефов. Гёте был одет в длинный серый сюртук. На шее у него был белый галстук, а в петличке – красная ленточка. Руки свои он держал за спиной, совершенно как на бюсте его работы Рауха. Цвет лица у него тогда был свежий, чистый и розовый, глаза – необыкновенно темны, проницательны и блестящи. Я смотрел на них с большим страхом и, помнится, сравнивал их с глазами героя романа „Мельмот-скиталец“, которые лет тридцать тому назад страшно пугали нас, мальчиков. Этот герой когда-то совершил сделку с дьяволом, и затем глаза его до конца жизни сохраняли во всей полноте свой страшный блеск. Гёте произвел на меня такое впечатление, как будто он в старости был еще красивее, чем в молодости. Голос его был глубок и приятен. Он задал мне несколько вопросов относительно меня самого, и я ответил ему как мог. Помню, как меня сначала сильно поразил его французский акцент.