Александр Темной - Колесо судьбы

— Хочу шоколадку, — лениво проговорил толстячок, когда отец натягивал на него шорты.

— Вечером будет тебе шоколадка, — ответил ему папаша. — Если будешь себя хорошо вести.

— Не хочу вечером, хочу сейчас! — толстый мальчик стал хныкать.

— На, — лицо чиновника побагровело. — Только не надо орать, как вчера…

Лицо толстого мальчика сначала расплылось в улыбке, а потом скривилось.

— А почему без орехов?

— Куплю я тебе с орехами! — В голосе чиновника слышалось нетерпение. — Куплю!

Когда взгляды толстяка и Петра пересеклись, Петя укоризненно покачал головой. Толстячок тут же показал ему кулак.

— Да пошел ты… — прошептал Петя и зашел в просторное помещение, в котором стояли стеллажи с игрушками, в котором было много таких же, как он… детей.

В помещении, которое многие называли странным словом «группа», было шумно. Дети носились, орали. От издаваемого ими шума у Петра заболела голова. Ему сразу же захотелось выскочить из группы, убежать как можно дальше от этого кошмара под названием детский сад. Только сейчас он понял, что никогда не любил детей. Для него они все были варварами, тупыми и эгоистичными монстрами, существами, от которых одни проблемы. А тут их было не меньше пятнадцати, и каждый из них представлял собой шумную, неуправляемую проблему.

— Нет, только не это, — пробормотал Петя, пятясь назад.

— Что ты сказал, Матвейка? — послышался не очень приятный на слух женский голос. Голос был тонким и писклявым. Принадлежал он женщине с хорошей фигурой, которая, судя по всему, была воспитателем.

— Домой хочу, к маме, — ответил ей Петр после недолгих раздумий. Конечно, для взрослого человека это было глупо, но что ещё может сказать пятилетний ребенок? Раз уж Петя оказался в теле мальчика, не зная, когда это закончится, он решил потихоньку вживаться в роль ребенка.

Воспитательница нагнулась и стала что-то говорить, но Петр её не слышал. Он смотрел на её груди, проглядывающие через разрез желтой блузки. Даже белый кружевной лифчик, сдерживающий их, не мог испортить впечатление от этого великолепного зрелища. Её груди казались Петру самыми большими в мире. Будучи взрослым, он никогда не видел таких больших грудей. Каждая из грудей была размером с перезрелый арбуз. К ним хотелось прикоснуться, помять их руками. В тот момент Петр понимал, что груди у воспитательницы вполне обычные, а ему они кажутся большими потому, что он маленький. Ему вдруг захотелось потрогать их. Пете даже в голову пришла мысль, что раз он — маленький мальчик, то ему за это ничего не будет. Но как только он протянул руки к вожделенным арбузам, воспитательница распрямилась и оглядела визжащих, беснующихся детей.

— Ну, ты всё понял, — спросила она.

— Да, — чисто автоматически ответил Петр, вздохнув. — Всё…

Она развернулась и пошла по направлению к сыну чиновника, который в тот момент пытался отобрать красную игрушечную машинку у тощего мальчонки. Тот упирался, плакал, но машинку не отдавал.

Взгляд Петра упал на ягодицы воспитательницы. Они ему напомнили мячи для аэробики — такие же большие, упругие. При каждом шаге воспитательницы они перекатывались под обтягивающими джинсами.

— Боже мой! — прошептал Петя. — Вот это да!

— Привет, Матвей! — Послышался голосок, который отвлек Петра от созерцания прелестей воспиталки.

— Привет, — ответил он девочке в белом платье. Её светлые волосы были сплетены в тугие косички. Её большие синие глаза разглядывали Петра с интересом. — Чего стоишь?

— Думаю, — ответил Петя.

— О чем? — спросила девочка.

— О жизни.

Девочка засмеялась.

— Ты говоришь, как мой папа.

— А кем твой папа работает? — спросил Петр.

— Программистом. Я же тебе рассказывала. — Синие глаза девочки округлились. — Ты забыл, да?

— Да, — ответил Петя.

— Ну, ты даешь…

К Матвею подскочил толстячок, сын чиновника. Ударив его по голове кеглей, он со смехом убежал.

— Если ты еще раз так сделаешь, я тебе эту кеглю в жопу засуну! — крикнул ему вслед Петр, потирая ушибленное темечко.

Девочка опять засмеялась.

— В жопу засуну… Кеглю! Ну, ты даешь! Ха-ха-ха!

Потом был завтрак. На завтрак подали манную кашу и чай.

После завтрака та же воспиталка всех детей обучала основам русского языка и математике. Разумеется, Матвейка был самым лучшим. Он просто блистал своими знаниями, чем вызвал удивление детей и воспитательницы — Людмилы Николаевны.

Потом детей вывели на прогулку. Прогулка показалась Петру весьма скучным занятием. В то время, как другие дети играли, он сидел в беседке и общался с Людмилой Николаевной. Выяснил, что она не замужем, окончила пединститут, живет с мамой.

К концу прогулки к Петру подошла его синеглазая подруга, и он научил её играть в футбол. Пожалуй, это была самая интересная часть прогулки.

После прогулки всех завели в группу. Дети, которых Петя про себя окрестил дебилами, начали беситься. Петр присел на деревянный стульчик, сложив руки на груди. Он чертовски устал от детей. Они все вели себя, как обезьяны в зоопарке. И только синеглазая подруга Петра, которую звали Лизой, была спокойной. Она не бегала, не кричала, предпочитая шумным игрищам игры с куклами или простое общение с девочками. Периодически она подходила к Пете и спрашивала, почему он ни с кем не играет. Он отвечал ей, что просто ему не хочется, настроения нет. До чего же ему хотелось уйти оттуда. Он смотрел на часы, висящие на стене, и с ужасом думал о том, что до конца этой каторги ещё очень много времени. За это время его голова может взорваться от этого шума и детской глупой возни.

От размышлений его оторвала резкая боль в голове. Толстый сын чиновника, которого звали Даниилом, опять ударил Петра кеглей по голове, причем, ещё больнее, чем утром. Ударив Петра, он захохотал и бросился на утек. Разозлившись, Петр схватил одноглазую куклу и метнул ею в Даниила. Кукла угодила толстячку в спину. Громко завыв, он сел на пол. Тут же к нему подошла Людмила Николаевна. Из-за шума Петя не расслышал, о чем воспитательница говорила с сыном чиновника, но после разговора с ним она взяла Матвейку за руку и поставила его в угол. Все дети, кроме Лизы, смеялись над ним и показывали на него пальцами. Но Петру было наплевать на них. Он прокручивал в голове свой бросок куклой и думал, что все-таки поступил, как настоящий мужчина. Если бы он был в своем теле, в теле мужчины, он бы поступил так же. Нет, он не сожалел о случившемся. И то, что он стоял в углу, не имело для него никакого значения.

Даниил в это время о чем-то шептался с мальчишками и бросал на Петра косые взгляды, полные ненависти.