Борис Мессерер - Промельк Беллы. Фрагменты книги (часть 3)

— Понаехали, нам есть нечего. А они все едут, едут, нашу колбасу забирают.

И кто-нибудь подойдет затравленный, приезжий. Женщина обычно:

— Вы не займете очередь, не скажете, что я после вас? — и в другой отдел побежит куда-то. А я говорю:

— Вы будьте прежде меня…

И все время этим занималась. А однажды наскребла мелочь (я абсолютно этого не стыдилась, мне это было абсолютно безразлично). Там давали колбасу по 500 грамм. Я, по-моему, даже 200 покупала, может, не от бедности, а от скромности. Однажды мелочь наскребла, стою перед кассой, считаю. Меня увидели два юмориста каких-то, парочка какая-то знаменитая. Я считаю: 20 копеек на 5 умножить — рубль…

Мне стало так жалко Беллу, и я сказал:

— Ужасный рассказ. Не надо!

— Чего же ужасного? — возразила Белла и прочла:

Мне не выпало лишней удачи,Слава Богу, не выпало мнеБыть заслуженней или богачеВсех соседей моих по земле.Плоть от плоти сограждан усталых,Хорошо, что в их длинном строюВ магазинах, в кино, на вокзалахЯ последняя в кассу стою.Позади паренька удалогои старухи в пуховом платке,слившись с ними, как слово и словона моем и на их языке…

Это правда. Никто меня в описании бедности не упрекнет. Может, это я сейчас так роскошно существую. Мы бедно жили, и это благородно.

Я убегал в город на поиски денег. Мне необходимо было проталкивать счета в бухгалтериях издательств, встречаться с литературными редакторами и авторами книг для уточнения сюжетов иллюстраций, следить за изготовлением декораций в театральных мастерских.

Конечно, я беспрестанно рисовал Беллу. Она всегда плохо позировала — не могла терпеливо удерживать поворот головы и выражение лица, но весь ее облик был поразительно великолепен. И моим желанием было запечатлеть хотя бы частицу этого великолепия. Кстати, следует заметить, что Белла никогда никому другому не позировала — она соблюдала некий обет верности одному художнику.

Художник мой портрет рисуети смотрит остро, как чужак.Уже считая катастрофойуют, столь полный и смешной,ямб примеряю пятистопныйк лицу, что так любимо мной.Я знаю истину простую:любить — вот верный путь к тому,чтоб человечество вплотнуюприблизить к сердцу и уму.

Через несколько дней Белла позвонила Анне Васильевне, няне своих детей, которая ухаживала за Аней и Лизой, и сообщила адрес и телефон мастерской.

Уже через час раздался первый звонок: звонил какой-то страстный коллекционер, родом из Тамбова, находившийся в эти дни в Москве. Он собирал различные раритеты и в их число почему-то входили оригиналы стихов Беллы. Она обещала подарить ему свои автографы. Он домогался этого с непостижимым упорством. Стал звонить беспрерывно. Белла сдалась и назначила ему прийти в мастерскую. Пришел человек неприметной внешности, но было видно, что внутри у него кипели страсти.

У Беллы при себе была всего одна вещь, на которую я сразу обратил внимание, — серая амбарная книга с разводами на обложке, с этикеткой, на которой было написано: “Белла Ахмадулина”. На простой бумаге в линеечку красивым, аккуратным почерком красными чернилами были записаны стихи Беллы последних лет. Именно эта драгоценность привлекла пристальное внимание коллекционера. Белла совершенно не придавала значения своим автографам и сказала:

— Берите, пожалуйста!

В моей душе возник безумный протест против этого, с моей точки зрения, неправомерного действа. Мое положение было очень странным: я не имел никакого права руководить поступками этой прекрасной женщины. На каком основании я бы стал ей что-то запрещать? Но я не мог совладать со своими чувствами и сказал, что не позволю этого сделать. Белла с удивлением посмотрела на меня. Коллекционер был в ярости. Он схватил амбарную книгу, я тоже вцепился в нее. Каждый тянул в свою сторону, и мы разодрали ее пополам, с ненавистью глядя друг на друга. Белла была поражена. Я “мягко” предложил коллекционеру удалиться, что он с негодованием выполнил. Сейчас, когда я пишу эти строки, я взираю на половину оставшейся у меня амбарной книги и проклинаю себя, что не отнял ее целиком.

В дальнейшем я свято чтил рукописи Беллы и по мере возможности старался собирать все, что она пишет. Я собирал все ее записки и черновики, поскольку она совершенно их не ценила. Однажды в Нью-Йорке в ресторане “Самовар” Белла на клочке бумаги написала стихотворное посвящение Роману Каплану. Я попросил Романа передать мне листок, чтобы я мог переписать этот экспромт в свою записную книжку. Лева Збарский, который был свидетелем этой сцены, стал стыдить меня, говоря, что этот поступок ниже мужского достоинства. На это я спокойно ответил, что так не считаю. И добавил:

— Роману будет приятно увидеть в книге посвящение ему.

Следующим человеком, прервавшим наше добровольное заточение, оказался Александр Петрович Межиров — знаменитый в те годы поэт. Близкий знакомый Беллы.

Александр Петрович позвонил, разыскивая Беллу, и появился в мастерской. Конечно, его интересовала Белла в этой новой ситуации. Держался я с ним предельно просто, без тени таинственности. Хотя он был непрост и все время играл какую-то только ему понятную до конца роль. Но то, что он человек одаренный, говоривший остро, занимательно и парадоксально, для меня было очевидно. С ним было интересно, можно было фехтовать словами и скрещивать шпаги остроумия даже на простецкой теме. В первую нашу встречу ко мне зашел мой знакомый автолюбитель, и мы вместе с Межировым весь вечер проговорили об автомобилях.

И позже я не переставал радоваться общению с Александром Петровичем, живым, не закостневшим в своем литературном величии.

Для того чтобы дать читателю возможность почувствовать причудливость характера Александра Петровича, хочу вспомнить забавный случай.

После его визита в мастерскую мы договорились увидеться в Переделкине, куда мы с Беллой собирались поехать. И отправились в гости к Александру Петровичу, предварительно созвонившись. Комната Межирова находилась в двухэтажном деревянном бараке, который стоял на хозяйственном дворе, позади пятиэтажного корпуса для обслуживающего персонала Дома творчества. Комнаты в этом бараке предоставлялись Литфондом писателям, которым не хватило отдельных дач.