Марк Дэпин - Секс и деньги. Как я жил, дышал, читал, писал, любил, ненавидел, мечтал и пил в мужском журнале
Студент все еще учился в университете, а мама могла работать только по совместительству, поэтому денег у нас не было. Отец взял для нас напрокат телевизор с условием, что он будет стоять в нашей с братом комнате. Чтобы телевизор работал, мы должны были каждые четыре часа бросать в него десять пенсов. Время всегда кончалось перед развязкой фильма или на середине передачи «Мир и война».
Через год мы переехали в жилищно-строительный кооператив в Хеахилс и жили между домом родителей моей матери и индийским районом Чейплтаун, который вскоре сгорел во время восстания. Я был на седьмом небе от счастья: мне разрешили отрастить волосы, у меня появилась собственная спальня, я мог играть в футбол в аллеях парка и всю ночь напролет читать комиксы, придумывая разные истории. Я был атеистом и социалистом. Мне не нравилось быть евреем. На фоне прочих событий скучная религия, на постулатах которой мы были воспитаны, постепенно утратила былое значение. Мне сказали, что скоро мы переедем в Лондон, где были магазины, в которых продавались только комиксы.
На самом деле мы переехали в гарнизонный городок, где новобранцы британской армии проходили первоначальную подготовку, поэтому среди жителей гражданских и военных было примерно поровну. Население жило в убогих бараках, и жестокость являлась обязательным элементом повседневного общения. Мне доставалось в книжном магазине, меня били около дискотеки, могли огреть по голове, пока я шел по аллее, пнуть в пах по дороге в школу, после чего рекруты гонялись за мной по всему городу. Я восхищался своей жизнью, мне нравилось быть подростком в этом беззаконном обществе и расти под записи панк-рока. Годы, проведенные в этом городке, запомнились мне, будто послания какого-нибудь маньяка – в виде слов, вырезанных из газеты и наклеенных на бумагу: благотворительный концерт «Клэш» и Тома Робинсона в Броквелл-парк в пользу антифашистской лиги; скинхеды разбивают стульчак о голову панка; полиция останавливает меня, когда я убегаю с вечеринки; ввязываюсь в драку, удирая от кого-то; поездка во Францию, когда мы первый раз уносили ноги от банды жирных пьяниц из Блэк-Кантри, затем – от французских музыкантов, затем – от стариков из гарнизона, которые были оскорблены тем, что мы много бегаем; я прокалываю ухо безопасной булавкой и повторяю это несколько раз; по моим рукам ползут татуировки, обозначающие определенные годы, – мечи, сердца, змеи, ласточки. Больше всего запомнились музыка и то ощущение, которое она давала – как будто я стоял на самом краю мира, сжигаемый злостью, граничившей со счастьем.
Рич, Пэдди и я первыми организовали панк-группу, которая впоследствии стала называться «Дэдлок». Я писал сложные и мрачные песни о том, чего никогда не знал – о валиуме, избиении жен и гибели солдат. Я не мог петь из-за застенчивости. Наши репетиции были до смешного скучными. Никто не мог поменять струну или держать ритм, каждый раз дело заканчивалось тем, что мы пускали через усилитель магнитофонную запись и дергались, изображая игру на гитарах под «Джэм». Через некоторое время часть коллектива отделилась и меня вышибли.
У меня было много друзей – большая компания единомышленников, которые образовывали другие группы, женились или умирали. Дейв и Мерв покончили самоубийством. Сара заболела лейкемией. Джон, Рич и многие другие подсели на героин. Рок-звездой из нас не смог стать никто.
Моя школа была продолжением города, в котором она находилась, – холодная, серая и тупая. Некоторые учителя просто писали мелом на доске задание и уходили. Я учился в школе для мальчиков, где тогда еще прибегали к наказанию палками. Каждую неделю на школьном дворе что-нибудь происходило. Я курил с парнями позади веранды для велосипедов или прогуливал уроки ради возможности украсть что-нибудь из магазина. Первые пару лет я учился неплохо, потом ко мне пришло понимание того, что хорошо учиться – это примерно то же самое, что быть евреем. К началу третьего года моя некогда отличная успеваемость стала поводом для сарказма всей учительской. Я выиграл пару призов на конкурсах молодых писателей. Мой куратор поздравил меня, но заявил: «Никто не может зарабатывать на хлеб одним английским».
Многие из мальчиков происходили из военных семей. В школе, как и в армии, основной акцент делался на выполнение приказов, драки и одинаковость во всем. Школьная форма включала черный пиджак спортивного покроя, черные брюки, белую рубашку и серые носки, а зимой – еще и серый свитер. За не слишком тяжелую черепно-мозговую травму, нанесенную однокласснику, полагалось устное предупреждение, но если ты приходил в синем джемпере, то тебя без промедления выгоняли с уроков. Волосы не могли быть длинней уровня на дюйм выше воротничка, но не должны были быть и чересчур короткими. Мальчика, который с кирпичом гонялся по всей школе за учителем французского, наказали палками, его одноклассника, подстригшегося слишком коротко, отчислили. Нам разрешалось носить ботинки «доктор Мартине» (наверное, потому что их носили солдаты, но и здесь мы были ограничены в свободе самовыражения: позволялось надевать не самый модный – короткий – вариант с восемью дырками для шнурков).
Наших кураторов постоянно беспокоил вопрос: можно ли считать, что школьники действительно дисциплинированны, если они носят любые носки, какие захотят? Одно время на футбольные гольфы был наложен запрет – предположительно, по медицинским соображениям, – но вся система пошатнулась, когда Пол Веллер и «Джэм» стали пропагандировать белые носки. Однажды в конце собрания на выходе были поставлены два учителя, и каждый школьник должен был поднять брюки выше восьмой дырочки на ботинках: если показывался белый носок, ученик получал предупреждение. Именно тогда у меня появилось непреодолимое желание всегда носить только белые носки.
Гораздо позже я повстречал Ди, которая сразу же возненавидела мою коллекцию носков. Однажды она заявила:
– В мире моды существует такое правило: мужчина, носящий темные брюки, не может ходить в белых носках.
Теперь я почти уверен, что меня тогда завело именно слово «правило».
Еще она сказала:
– Раз уж ты совершенно сознательно собираешься и дальше носить такие короткие брюки, тебе следует хотя бы надевать темные носки.
Она не понимала, что весь смысл коротких брюк заключался именно в том, чтобы показать носки как у Пола Веллера (хотя он к этому моменту уже давно из них вырос).
На мои объяснения Ди ответила самой точной формулировкой глубочайшего разочарования женщины в мужчине:
– Не будь тем, кто ты есть.
К тому моменту я уже давно перестал быть тем, кем был, – но я перескакиваю вперед на восемнадцать лет и несколько дюжин пар носков.
