Ольга Филатова - Попытка к побегу

Есть ли на свете такой писатель, которому повредил военный опыт? Толкин, кстати, отрицал, что участие в роковых для мира событиях так уж сильно повлияло на его творчество. Но здесь, пожалуй, проходит черта, за которой человек теряет адекватность восприятия самого себя. Война, да и само военное звание ему быстро опротивели — это был человек, не подходящий для погон. У него для этого были слишком узкие плечи. Ничего ему на войне не нравилось. «Джентльмены редко встречаются среди начальства и, если честно, человеческие особи тоже», — писал он Эдит. Летом 1916 года в составе своего батальона Британских экспедиционных войск он был отправлен во Францию. «Расставание с моей женой тогда… было подобно смерти», — напишет он об этом времени. Еще бы! Кому хочется записаться в герои, только что женившись? Покалечиться и умереть на пороге личного счастья?

Толкин неустанно строчил письма с фронта. «Лапушка моя, Эдит!..Ты пишешь мне такие чудесные письма, маленькая моя; а я-то обхожусь с тобою просто по-свински! Кажется, вот уже сто лет не писал. Уикенд выдался ужасно хлопотный (и страшно дождливый!). Пятница прошла совершенно бессобытийно, и суббота тоже, хотя всю вторую половину дня мы занимались муштрой, несколько раз вымокли до костей, и винтовки наши все заляпались, мы их потом до скончания века начищали…»

Издатели писем Толкина из вполне человеческой скромности опускали большие куски текста, упоминая, что письма носят сугубо личный характер, публикуя лишь те куски, что представляют событийный интерес, стараясь избежать многочисленных «лапушек», «заинек», «малышек» и прочих сюсюканий, мало интересных постороннему лицу. «Самое обычное утро: сперва ты на ногах и замерзаешь до костей, а потом — пробежка, чуть-чуть согреешься, но только затем, чтобы замерзнуть снова. И под занавес целый час отрабатывали метание учебных гранат. Ланч и морозный вечер. Летом в жару мы целыми днями бегали на полной скорости взад-вперед, обливаясь потом, а сейчас вот стоим как вкопанные заледеневшими группками на ветру, пока нам что-то втолковывают! Чай, очередная свалка, — я пробился к плитке и поджарил себе кусочек тоста на кончике ножа; ну и деньки! Сделал карандашную копию «Кортириона». Ты ведь не возражаешь, если я пошлю ее ЧКБО? Так хочется что-нибудь им послать; я им всем задолжал по длинному письму».

«Попытайся ладони у мертвых разжать…»

ЧКБО была аббревиатура их еще юношеского тайного клуба — Чайный клуб, он же Общество барроуистов (от названия магазина Барроу, почитаемого за чайную комнату). Главных членов у клуба было четверо. Толкин считал, что, собравшись вчетвером, они представляют собой несокрушимую интеллектуальную армаду. Толкин, как Шерлок Холмс с Ватсоном, обожал клубную культуру в английском смысле. А тайного в этом сборище было не больше, чем в героях Джерома К. Джерома, собравшихся пообедать. Они читали друг другу свои доморощенные произведения, критикуя и поощряя к творчеству друг друга. Это была самая такая лицейская, самая незамутненная дружба юных интеллектуалов, с уклоном в филологию — «бесцельная весна, чье имя Романтизм». Толкин самозабвенно любил своих юношеских друзей. В Первой мировой погибли двое из четверки ЧКБО. Для Толкина это был удар. Джон всю жизнь очень дорожил двумя вещами — любовью и дружбой. Именно поэтому образы товарищей Фродо, готовых разделить с ним поход, так любовно выписаны у него во «Властелине колец». И все-таки он кривил душой. На войне как на войне, добывается самый яркоокрашенный человеческий опыт. Вполне возможно, что, не побывав в критичных для жизни ситуациях, Толкин никогда не написал бы ту самую сказку, в которую захотелось убежать всем. Почему он ее придумал? Сам того не понимая, он создавал мир, в который с удовольствием бы сам отправился навсегда. Мир, где в отличие от нашего земного не бывает необратимых поступков, умирают не насмерть, и даже самых слабых, вроде скользкого Голлума, жалеют и до последнего прощают. Мир, в котором все существа имеют право на ошибку.

К 120-летнему юбилею на родине писателя подготовили альбом из 110 авторских рисунков Толкина к «Хоббиту»

Все битвы одинаковы. Толкин служил связистом на реке Сомма, где принимал участие в битве на гребне Типваль и штурме Швабского редута. Как это было, описывать не имеет смысла. Посмотрите «Властелина колец», почитайте «Войну и мир» — массовое месилово, в котором выживает не сильнейший, а случайный. Толкин остался жив, но получил грубое эмоциональное потрясение. И зря он отнекивался — человеческая личность на пике судьбы не может не интересовать писателя, особенно если эта личность — ты сам. Фродо Бэггинс легко уличается в кровном родстве со своим создателем. Фродо — это он сам. И каждый из читателей. Любой может приложить к себе костюм Фродо как мерку и посмотреть, много ли высовывается лишнего? Если отбросить сказочную атрибутику, в сущности, Фродо задает мирозданию тот же вопрос, что рано или поздно приходит к каждому: «Почему я?» Почему героем войны должен стать я, а не сосед справа? Почему это я бегу в атаку, тогда как мои сверстники спокойно доучиваются в колледже? Почему у меня умерли папа и мама, а не у других? Почему кольцо понесу я, такой маленький и ни на что не годный? Почему я? Каждый сам отвечает на этот вопрос, полагаясь на звучащее внутри нравственное чувство. И каждый раз ответ на этот вопрос означает выбор судьбы.

Толкина судьба пощадила, как могла. Подцепил «окопную лихорадку» — болезнь, передаваемую вшами, крайне неприятную, хотя и не смертельную. Из-за этого недуга он был комиссован из армии и вернулся к жене. Уже через год у них родился первый сын. Тогда же, в 1917 году, Толкин взялся за первую часть «Сильмариллиона». С профессиональными делами тоже определился, поступив в штат составителей «Нового словаря английского языка». Вскоре они с женой переехали в Оксфорд.

Писавшие о Толкине критики его творчества упоминали, что писатель искренне верил в библейские сказки: Эдем, змей, проклятие первородного греха, Древо познания добра и зла, ангелы — простые и падшие, а вместе с тем и эльфы, гномы, орки и прочая нечисть представлялись ему не выдуманными персонажами, а реально действовавшими когда-то существами. Иначе откуда бы взялись эльфийские наречия, столь достоверные, что Толкин даже писал на них стихи, — квэнья и синдарин, фейри и прочие. Первые сказки Джон сочинил для своего маленького сынишки, тоже Джона, рассказывая их на ночь. Потом были письма рождественского деда, которые он присылал детям в Рождество вместе с подарками. А потом пришел день, когда на листе он написал: «В норе, на склоне холмов жил да был хоббит», еще и сам не зная, о чем пишет — кто такие хоббиты? Ярко выраженные черты собственной личности он приписал этим существам — не людям, но таким человечным. «Я на самом деле хоббит, — писал он позже, — хоббит во всем, кроме роста. Я люблю сады, деревья и немеханизированные фермы. Я курю трубку, ношу жилеты, обожаю грибы, юмор у меня простоватый». «Хоббита» он написал, не особенно задумываясь над сюжетом, как будто записывал на бумагу уже имеющийся в голове текст, ведь он не собирался его публиковать. Как и ранние свои лингвистические эксперименты, он делал это для себя.