Адольф Абель - На трассе лежневой дороги

Кроме того, я объяснил, что в случае больших отклонений в сторону от станции уже вторым обратным ходом я все скорректирую и обязательно попаду уже точно в желаемую точку.

На этот раз Лазоренко говорил со мной более спокойно. Он согласился, что я выступлю послезавтра, а завтрашний день употреблю на подбор и подготовку людей для предстоящей работы.

На другое утро, в десять часов, мы с Богдановым были за зоной лагеря и, договорившись с дежурным вахтером, Вовочка Богданов полез на верхушку лиственницы. Гудок проходящего через станцию поезда был слышен, но никакого дыма мой друг обнаружить не сумел. Теперь мне было ясно, что остается лишь одно: взяв инструмент, направиться на станцию по звуку гудка, доносящегося до нас.

Весь этот день я потратил на сборы. Отобрал людей. В качестве помощника я взял бывшего народного учителя, имевшего грозную статью по контрреволюционной агитации со сроком 10 лет в лагерных заведениях. В качестве рабочих взял указников. Все были очень рады хотя бы на пяток дней вырваться из лагерного ада. Помощника я обучил, как надо отсчитывать расстояние по землемерной ленте и как вести пикетаж. Своим рабочим разъяснил сущность их обязанностей: два человека у меня были на пиле, когда на визирке попадет дерево; два — на двух топорах — для заготовки колышков и вешек; два — на землемерной ленте; два — для переноса груза, продовольствия и ведер; один переносил инструмент на штативе с места на место. И конечно, я дал подписку начальнику охраны, что несу ответственность за людей, и в случае их побега буду отвечать по строгим бериевским законам.

На другой день, уже в половине десятого утра, все мы были за вахтой, можно сказать, в боевой готовности. Я установил на штативе свой нехитрый инструмент и забил кол напротив ворот лагеря, считая, что здесь будет нулевая точка моего маршрута. И, установив инструмент на этой исходной точке, я с нетерпением ожидал подхода поезда к станции, чтобы по звуку гудка ловить направление на станцию Каменка.

Мои люди заготавливали вещи для ведения линии и колышки для пикетажа. И, когда время подошло к десяти часам утра, появились сам начальник совхоза Лазоренко, начальник охраны, главный агроном Камбала и вся охрана свободная от дежурства. Словом, даже это маленькое событие в жизни глухого лагерного пункта — и то событием.

Когда же время подошло к десяти часам, я, взволнованный, встал около своего инструмента и, насторожившись до предела, ожидал гудка подходящего к станции поезда, чтобы схватить румбический угол, по которому уже буду идти через тайгу до железной дороги.

Наконец послышался долгожданный гудок — поезд подводил к станции. Я уловил направление и засек румбический угол: северо-восток 29. Этот румб мне показался наиболее близким к истинному.

Потом мы ждали гудка об отходе поезда. Я хотел еще раз проверить. Со станции Каменка донесся второй гудок, и на сей раз румб северо-восток 29 показался мне наиболее правильным. Я закрепил инструмент на румбе северо-восток и решил не менять этого направления до самого выхода к железной дороге. И уже потом, в зависимости от отклонений, вторым ходом я найду самую прямую линию между совхозом и станцией.

Так, работа началась. На исходной нулевой точке мы забили, столбик, и отсюда началось ведение линии. Я инструментом корректировал выставление вешек, и, если на пути попадалось дерево, мои пильщики валили его в сторону. Сзади шел мой помощник, он по ленте отсчитывал расстояние и забивал последовательные пикетажные столбики, а также вел пикетажный журнальчик. А вслед за нами двигались рабочие, неся на себе заготовленные мешки, колышки, запас продуктов и два ведра — один для кипятка, другой — для супа.

Около лагерного пункта, где было редколесье, тайга была вырублена для строительства и отопления, поэтому мы быстро продвигались вперед. И когда я оглянулся на оставшийся позади лагерный пункт, то увидел все еще стоявших у ворот Лазоренко и Камбалу, смотрящих нам вслед. Но вдали от лагеря таежный лес стоял в своем девственном величии. Мы стали продвигаться медленнее, поскольку нам приходилось сваливать с пути огромные вековые деревья.

Я решил, насколько возможно, форсировать работу. Мне хотелось побыстрее выяснить результат работы, начатой с нарушением всех инженерных правил. Но работа продвигалась медленно. По линии нашего хода попадалось много заболоченных пойм горных таежных речек. Снег был глубокий, во многих низинах под снегом было мокро, у нас промокали ноги, затяжелели ватные брюки, и мы чувствовали себя укутанными в ватный компресс по пояс. Поэтому мы были вынуждены, пройдя такую заболоченную пойму, сделать привал, развести костер и обсушиться.

Я вел подробный абрис, контурный рисунок, отмечая, где реки, где болота, где подъемы. Все это пригодится строителям, когда они будут строить эту дорогу. Поэтому я сделал все, как полагается при изысканиях.

Зная, что для успешного преодоления всех трудностей лучшим средством всегда является личный пример, в тех случаях, когда перед нами расстилалась ровная снежная равнина, предвещавшая, что здесь может быть болото, — в таких случаях я первым выходил вперед и, по пояс в снегу, прокладывал первый след через это снежное поле.

И действительно, люди это понимали без слов. Они даже уговаривали меня не идти первым. И эти несчастные мои товарищи — заключенные, — очутившись теперь вне проклятого лагеря, вдали от штыков охранных войск бериевского ведомства, вдали от их полицейских собак, как-то воспряли духом, почувствовали себя опять людьми, со всеми свойственными человеку чувствами и стремлением к добру.

Ночевали мы под открытым небом — палаток в совхозе не было. Обычно, когда начинало темнеть, и в трубу инструмента уже ничего не было видно, я прекращал работу, уводил людей в густой ельник, и мы начинали устраиваться на ночлег. Мы сваливали огромную сухую лиственницу, которая горит так же жарко, как дуб, напиливали чурбаны, раскалывали их на толстые поленья, а потом разжигали огромный, пылающий жаром костер.

Вокруг этого костра мы устраивали себе перину из молодых елочек и затем огораживались сплошным густым елочным забором, чтобы защититься от ветерка, — очень мягко было лежать на такой перине. От пылающего костра шла жара. Правда, один бок, что напротив костра, нестерпимо горел, а другой — противоположный — замерзал.

Но мы «кантовались». Мы раздевались, сушили обувь и ватную одежду и, намаявшись за день, быстро засыпали.

Однако один из нас должен был ночью бодрствовать, следить за костром и, главное, смотреть, чтобы от искры и жары не загорелась одежда спящих. Дежурные в течение ночи несколько раз менялись.