Леонид Сандалов - Трудные рубежи

- Мы, кажется, уже где-то встречались? - не очень уверенно проговорил я.

- Так точно, товарищ генерал! - весело отозвался он. - Под Карачевом, на Брянском... Тулунин моя фамилия.

"Тулунин, Тулунин", - я силился вспомнить, при каких обстоятельствах встречался с ним. Перед глазами встали картины прошлогодних боев за Орел. После освобождения этого города войска совершали бросок к Брянску. Пыльные дороги, сгоревшие дотла селения... Я, тогда начальник штаба Брянского фронта, заехал в 11-ю гвардейскую армию, в составе которой действовал танковый корпус Сахно. Иван Христофорович Баграмян вручал ордена и медали отличившимся в последних боях.

Награжденные стояли в длинной шеренге, запыленные, прокопченные, с мокрыми от пота спинами. У многих забинтованы голова и руки. Некоторые опирались на палки.

В этом строю находился и Павел Федорович Тулунин. Мне сказали, что он со своей танковой ротой первым выскочил на железную дорогу Орел - Карачев, взорвал полотно и отрезал врагу путь к отступлению.

- Вы тогда, кажется, были ранены? - начал я припоминать.

- Да, в плечо. Не сильно. Через неделю и зажило...

Тулунин говорил спокойно, не смущаясь и не робея перед начальством.

- Вы и теперь командуете ротой? - спросил я.

- Тогда я только исполнял обязанности, а сейчас командую. Очередное звание вот присвоили...

От танкистов я уезжал в приподнятом настроении. Почему-то прочно утвердилась уверенность, что в предстоящем наступлении нам должен сопутствовать успех.

Утром 10 июля, еще затемно, я отправился на наблюдательный пункт 14-го стрелкового корпуса. ПП был сделан наспех. Он представлял собой плохо замаскированную землянку, расположенную поблизости от узенькой траншеи. К ней примыкали еще два небольших сооружения. Командир соединения генерал-майор П. А. Артюшенко стоял у стереотрубы. Видимо, за нашими позициями противник вел тщательное наблюдение: не успели мы с Артюшенко поздороваться, как тишину прошила автоматная очередь. Потом несколько раз тявкнула малокалиберная пушка. Один из снарядов разорвался недалеко от бруствера. Нас осыпало землей. Осколком задело стереотрубу.

Когда все стихло, я, отряхиваясь, сказал Артюшенко :

- Что же это вы... даже наблюдательный пункт не смогли приличный сделать.

Артюшенко пошевелил густыми бровями. Его молодое сероглазое лицо тронула самоуверенная улыбка.

- А зачем? Через какой-нибудь час двинемся вперед. Теперь не сорок первый...

- Ну знаете, - резко возразил я, - не надо под свою небрежность подводить теоретическую базу.

Артюшенко промолчал.

Я подошел к стереотрубе, оглядел окрестность.

Стояла та особая хрупкая тишина, которая бывает только перед атакой. Небо на западе посерело, высветлив пригорки и загнав клочковатый сумрак в ложбины. Туман то ластился к земле, то шел пластами, встав на дыбы и цепляясь за обгорелые пни и кустарники... От переднего края противника нас отделяло каких-нибудь 700-800 метров, и даже в этот предрассветный час можно было различить сеть колючей проволоки и темные пятна - противотанковые рвы.

До начала артподготовки оставалось тринадцать минут.

Я взглянул на Артюшенко. Он покусывал губы. Видимо, чувствовал себя в положении учителя, к которому на урок пожаловал инспектор из районе; не подкачает ли его "класс", не осрамится ли...

- Эх, - вздохнул он, - если б побольше снарядов было! Ведь немцы этот рубеж полгода укрепляли.

Командир корпуса посмотрел на часы. Его беспокойство передалось и мне. Почему-то вспомнилось, как много лет назад я, тогда еще парнишка, лежал на дне окопа под Гуляй-Полем, ждал, когда из-за пригорка ударит по траншеям врангелевцев наша батарея и я со своим взводом вылезу из окопов...

С тех пор мне пришлось побывать в очень многих боях, немало всего перенести. Но то, первое, состояние отложилось в сознании крепче всего.

За темной полоской леса заполыхали зарницы. Земля вздрогнула, и тотчас озарилась кочковатая равнина перед нами. Яркие вспышки и черные фонтаны покрыли ее. Земля под ногами дрожала, сквозь щели дощатой обшивки тоненькими струйками сыпался песок. Артюшенко что-то сказал мне, но я не расслышал. Потом генерал пошел по траншее. Он не пригибался, и голова его маячила над бруствером. Казалось, Артюшенко совсем не обращал внимания на зловещее повизгивание пуль. "То ли рисуется, - подумал я о нем,-то ли беспечный такой?.."

За орудийным грохотом я не услышал гула нашей авиации. Увидел самолеты, когда они уже прошли над окопами. От их фюзеляжей темными каплями стали отделяться бомбы...

Вот-вот должна была начаться атака, и я вместе с сопровождавшими меня штабными офицерами отправился на НП армии. Еще при подходе к нему до меня донесся сердитый бас генерал-лейтенанта П. Ф. Малышева. Он за что-то отчитывал светловолосого старшего лейтенанта. Увидев меня, Малышев замолчал.

- В чем дело? - спросил я.

Выяснилось, что старший лейтенант, находясь со своей ротой во втором эшелоне, не соблюдал маскировку. Вражеская артиллерия накрыла и подразделение и НП командарма. Правда, серьезно никто не пострадал, но случай этот вывел командующего из себя.

- Тут и мы с вами виноваты, - сказал я Малышеву, когда старший лейтенант ушел, - плохо подавили огневые точки.

- С нас тоже спросят, - постепенно отходя, буркнул Петр Федорович.

Началась атака. Мы перешли на запасный наблюдательный пункт.

Вскоре стали поступать донесения. Они были не очень радостными. Из-за недостатка боеприпасов наша артиллерия не смогла подавить огневые средства противника во всей тактической глубине его обороны, и продвижение армии вперед шло очень медленно.

К середине дня неприятель был отброшен всего на 2-3 километра и лишь кое-где на 4-5. Мы с Малышевым прикидывали: вводить танковый корпус сейчас или подождать, когда участок прорыва станет шире и глубже.

- Вроде бы рановато, - рассуждал я. - Брешь небольшая. Да и обозначилась пока слабо.

- А если противник сумеет подтянуть свежие силы и заткнет ее? - спрашивал Малышев.

- Может случиться и такое.

Поколебавшись, мы все же решили бросить соединение Сахно в бой немедленно.

Вздымая облака рыжей пыли, танки устремились в пролом. Его узость не позволяла соединению развернуться. Машины шли густо. Слишком густо! Едва головные подразделения втянулись в четырехкилометровую горловину, неприятель обрушил на них сильный огонь. С болью в сердце следили мы, как одна за другой загорались тридцатьчетверки, окутываясь дегтярно-черным дымом.

Ситуация складывалась крайне напряженная. "Что же делать?" - в который уже раз задавал я себе один и тот же вопрос. Генерал-майор М. Г. Сахно попросил доставить на НП раненого командира танковой роты. Он хотел лично расспросить его о некоторых деталях боя. Когда санитары опустили носилки неподалеку от нас, я взглянул на лежавшего на них офицера и узнал в нем Павла Федоровича Тулунина. Лицо его было совсем черным от копоти. На бинтах, обвивших плечо, расплылось кровавое пятно.