Борис Щенников - У войны жестокие законы
Однажды на батарею не вернулись двенадцать бойцов со снарядами. ЧП! Да еще какое! Дело в том, что основной секрет нашего оружия заключался в снаряде. За потерю хотя бы одного такого снаряда карали сурово. Всю ночь командир огневого взвода лейтенант Слободин проискал затерявшихся красноармейцев. Нашел их километрах в пяти от расположения батареи, где-то в стороне. Оказывается, заблудились ребята. Чуть-чуть к немцам не пришли!
А фрицы между тем все более ожесточались. Одна атака сменялась другой. По неточным данным, за время боев на плацдарме наш полк отразил более ста семидесяти контратак, уничтожил шестьдесят танков и до четырех полков живой силы противника! Кто воевал, тот понимает, что это значит.
Каждый был тогда героем, хотя никто так о себе не думал, а считал, что выполняет обычный солдатский долг. Но сейчас, спустя десятилетия, можно с полным основанием назвать подвигом поступок связиста нашего отделения Коли Юшина, прикрывшего своим телом командира и посмертно награжденного орденом Красного Знамени. То же самое можно сказать о смелом и умном разведчике Федоре Боброве, обеспечивавшем непрерывное наблюдение за противником в самом пекле переднего края; о радисте Алеше Брусницине, поднявшем в контратаку пехоту; о командире взвода управления лейтенанте Годесе, которого четыре раза «приласкали» немецкие осколки и который ни разу не покинул поля боя, пока не убеждался, что приказ выполнен.
Почти все они были комсомольцами-добровольцами.
Многие почему-то по сей день считают, что наши «катюши» приезжали из тыла, давали залп и снова уезжали в тыл. Может, где-то в начале войны так оно и было. Но нам пришлось воевать в таких условиях, в которых нельзя было не только маневрировать, но и нормально снабжаться.
Наши боевые установки стояли в сильно заболоченных лесах на бревенчатых настилах как прикованные, И только тогда, когда мы построили сотни лежневых дорог и настилов, когда обзавелись запасными позициями, появилась возможность «Сматываться» после залпа.
Строительство лежневых дорог, настилов и укрытий, доставка на себе снарядов, постоянная смена маскировки — все это до того изматывало, что бывали моменты, когда мы, изможденные и полуголодные, хотели только одного — скорей бы уж убило. Но как только начинали петь немецкие мины и рваться снаряды, а пехотинцы христом-богом просить нашего огонька, снова хотелось жить, и мы говорили себе: «Не сдаваться, гвардия!» И опять таскали боеприпасы, бревна, бегали устранять обрывы на линиях связи, дежурили у телефонов, стояли в карауле, драили после залпов боевые установки, обновляли маскировку, хотя кишка кишке била по башке и все время хотелось есть и спать. Откуда только брались силы?!
Бывало, люди засыпали прямо на постах и у телефонов. Случилась однажды такая беда и со мной.
Мы тогда уже научились делать жилье прямо на болотах. Вгоняли в заболоченную землю четыре здоровенных кола, плели из прутьев двойные стенки, а пространство между ними заполняли болотной торфяной жижей. На крышу шли жерди, покрытые берестой. Первую такую хибару соорудили для комсостава батареи. Благодать! От железной печки степы мигом просохли, и было там жарко, как в бане.
Вот в такой «бане» я и дежурил у телефона той роковой для меня весенней ночью. Придя из холодного, неотапливаемого солдатского шалаша, я разомлел в тепле и уснул, сидя с привязанной к уху телефонной трубкой. Мне трезвонила вся линия:
— «Мотор»! «Мотор»!
Но «Мотор» (мой позывной) не отвечал. Подняли на ноги даже командира полка гвардии полковника Еремеева. Пропала батарея! Это не шуточки! Может, фашисты вырезали всех?
Вдруг я очнулся и с перепугу закричал в трубку:
— «Мотор» слушает!!!
Все в «бане» проснулись и уставились на меня: что, мол, произошло?
— Кто у телефона? — спросил меня из трубки густой грубоватый голос.
— Гвардии рядовой Щенников!
— Говорит «Первый». Срочно к телефону «Тридцать второго».
— Есть! — И я передал трубку комбату старшему лейтенанту Василевскому. «Бог ты мой! — подумал я. — «Первый» — это же сам командир полка! Что теперь будет?..»
Сухопарый, высокий ростом, весь в ремнях, комбат Василевский, единственный орденоносец в дивизионе, долго выслушивал нагоняй комполка. Потом сказал мне:
— Довоевался?! — Лицо его, испещренное оспой, перекосила кривая ухмылка: характером оп был крутой, в батарее его все боялись, — Тоже мне гвардеец!.. Быстро собирай свои манатки и марш к командиру полка!
До штаба полка я прошлепал по болотной жиже всю ночь. Все боялся заблудиться. Ночь выдалась темной. Под каждым кустом и за деревьями мне мерещились немцы. Один раз даже выпустил из карабина целую обойму. Но в ответ никто не выстрелил.
На мне была вся солдатская амуниция — карабин, патроны, противогаз, вещмешок, гранаты. Приходилось частенько отдыхать. Один раз я присел на что-то мягкое. Тронул рукой — труп! И рванул от этого места.
Штаб полка располагался на сухом берегу Волхова, на месте, где раньше стояла деревня Бор. Заявился я туда только под утро. И — сразу к комполка. Тряслись поджилки. Быть расстрелянным своими — нет ничего худшего на свете!
Подполковник долго смотрел на меня, очевидно, решая, что со мной делать. Перед ним стоял навытяжку худой молоденький солдат. Совсем мальчишка еще! В чем только душа держится?!
— Прибыл, говоришь?! — наконец, сказал он. — А ты знаешь, что тебе полагается за твой фокус?
— Так точно, товарищ гвардии подполковник! Расстрел…
Он не ответил. Потом повернулся к старшему сержанту, видимо, своему адъютанту:
— Накорми его, Иван Михайлович, досыта и отправь обратно. — И снова ко мне: — И чтобы больше не спать на посту! Еще раз уснешь, отправлю в штрафную! А если бы ночью немец атакой пошел?!
— Виноват, товарищ гвардии подполковник! — Я еле сдерживал дрожь в коленях.
Иван Михайлович Сурин, адъютант подполковника, оказался уральцем. Он в точности исполнил приказ: так насытил меня, что я всю обратную дорогу отпыхивался. Сейчас, когда мы встречаемся с Иваном Михайловичем, оба смеемся. А тогда…
Весна и лето сорок второго были для нас «жаркими». Второго мая немцам удалось-таки нанести по батарее бомбовый удар. Дорого он нам обошелся. Были убитые, раненые, две установи? выведены из строя. Но батарея продолжала жить и играть погребальную музыку для сотен фашистов. Немцы так и не опрокинули нас в Волхов, хотя занимали более выгодные позиции. Наши войска, поддержанные огнем гвардейских минометов, сумели вырвать из окружения тысячи бойцов и командиров Второй ударной. Это были измученные, изможденные, вконец отощавшие люди. Их ветром качало.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});