Ева Берар - Бурная жизнь Ильи Эренбурга

Ребенок подрастал, но оставался все таким же капризным и непослушным: «Меня избаловали, и, кажется, только случайно я не стал малолетним преступником»[8]. Вместе с тем Илья быстро осознал, что его привилегированное положение скоро кончится, если он станет пренебрегать учебой. В десять лет он должен был держать государственный экзамен: число евреев, которым разрешалось получать среднее образование, определялось в соответствии с «процентной нормой». Таким образом, Эренбург мог надеяться на поступление в гимназию только в том случае, если бы он получил отличный балл. Несмотря на то что через несколько дней после экзамена процентная норма была пересмотрена и снижена, Илья блестяще сдал экзамен и поступил в престижную московскую гимназию. Однокашники обзывали его «жидом пархатым», изводили разными обидными кличками и дразнилками. Так ли он представлял себе встречу с Москвой? «Слово „еврей“ я воспринимал по-особому: я принадлежу к тем, кого положено обижать; это казалось мне несправедливым и в то же время естественным»[9]. Несмотря на буржуазную семью, частных учителей, поездки на воды в Эмс, в Германию, несмотря на ощущение собственной значимости, в нем неизбежно возникает обжигающее чувство смятения, страха, стыда и гнева, знакомое каждому еврею, заведомо обреченному на униженное положение в обществе. Вскоре к этим чувствам прибавятся еще гнев и жажда сопротивления. В 1903 году разнеслась ужасная весть о кишиневском погроме: во время главного иудейского праздника Песах при попустительстве полиции в гетто была учинена кровавая расправа. В первый раз Эренбург узнал о насилии, вызванном юдофобством: «Помню рассказы о кишиневском погроме, мне было двенадцать лет; я понимал, что произошло нечто ужасное, но я знал, что повинны в этом царь, губернатор, городовые…»[10] Дома родители бурно обсуждают произошедшее. Отец поручает Илье переписать текст Льва Толстого, который тайно ходил по Москве: знаменитый «еретик» (писатель не так давно был отлучен от церкви Священным Синодом) обвинял правительство, церковь и чиновников в том, что они портят русский народ, разлагают нравы. Илья был горд тем, что их знаменитый сосед (Эренбурги жили в Хамовниках, неподалеку от дома Толстого) оказался их союзником и единомышленником. Позже, в своих воспоминаниях «Люди, годы, жизнь» Эренбург, не без укора в адрес современников, напишет: «…антисемитизма в те времена интеллигенты стыдились, как дурной болезни»[11].

В отличие от Санкт-Петербурга — холодной мраморной столицы, где находились императорский двор и европейски образованная элита, в отличие от многонациональной мозаики Киева, купеческая Москва с ее деревянными церквями была городом патриархальным и истинно русским. Дом, где жили Эренбурги, и завод, на котором работал отец, находились возле Садового кольца, так что Илья ходил пешком в гимназию, расположенную напротив Храма Христа Спасителя. Пивоваренный завод стоял возле дома Льва Толстого: часто можно было видеть, как граф разъезжал верхом по окрестным улицам и переулкам. Когда Толстой приезжал из Ясной Поляны в Москву, у него бывали журфиксы, и можно было слышать, как у дверей его дома звучали громкие имена: здесь собирались сливки тогдашнего русского общества. Как-то раз Лев Толстой посетил Хамовнический пивоваренный завод граф полагал, что пиво может оказаться эффективным средством в борьбе с водкой и поможет справиться с пьянством, разлагающим народ. Московские рабочие в большинстве своем были из крестьян, приехавших в город на заработки, у многих в деревнях оставались семьи. Народную жизнь Илья наблюдал каждый день. Вокруг заводских построек, в убогих лачугах рабочих, в заводском дворе — всюду ему открывался жестокий неизведанный мир, в котором он прижился в качестве писца: «Я писал под диктовку рабочих письма в деревню, писал про харчи, про болезни, про свадьбы и похороны»[12].

«Рабочий вопрос» был одним из самых злободневных. Студенты и гимназисты с горящими глазами обсуждали запрещенные сочинения Плеханова и Каутского. Пресловутый вопрос «Что делать?» был у всех на устах, однако отнюдь не все, как Ленин, вкладывали в него конкретное политическое содержание; чаще он звучал как голос юного поколения, размышляющего об ответственности и задачах русской интеллигенции.

Но был ли «рабочий вопрос» единственным обстоятельством, толкнувшим Эренбурга на путь, приведший его в 1906 году в большевистскую ячейку РСДРП — Росийской социал-демократической рабочей партии? В самом деле, ощущал ли себя этот мальчик, «лишь по случайности не ставший малолетним преступником», частью интеллигенции, мучившейся неизбывным чувством вины перед народом, стремившейся трудиться на благо простых тружеников? Обладал ли он характером профессионального революционера?

Революция 1905 года

Летом 1904-го, когда началась Русско-японская война, Илье было тринадцать лет. Война была где-то далеко, и поражения русской армии мало его задевали. Он много читает, хотя его мать тщательно следит за тем, чтобы ее единственный сын не попал под влияние вредных книг: так, она запретила ему читать «Воскресение» Толстого. Однако городская публичная библиотека с лихвой восполняла недостатки: там он находил произведения Горького, Леонида Андреева, Куприна. На вопрос школьного журнала о любимом писателе и любимом герое Илья отвечает, не боясь показаться высокопарным: «Достоевский и Аввакум». Эренбург разделяет со своими товарищами страсть к театру, к Ибсену и Метерлинку. Но вдруг самые знаменитые русские писатели публично заявляют, что Россия оказалась совершенно не готова к войне, стали раздаваться открытые требования отставки всех (не исключая и самого царя), кто был виновен в унизительном поражении, которое потерпела великая Россия от крошечного государства. Толстой призвал к гражданскому неповиновению. Комиссаржевская и Андреева, две великие актрисы, которым поклонялись поэты-символисты, декламировали бунтарские стихи и открыли двери своих театров для стачечных комитетов и запрещенных политических партий. Студенты и гимназисты восхищались ими и стремились им подражать.

В воздухе витало тревожное предчувствие больших перемен; в семейном гнезде становится тесно. В конце концов их дом не выдержал потрясений: Григория Григорьевича уволили с завода, он потерял должность и директорский кабинет. Илья вместе с матерью и сестрами находится в это время на водах в Эмсе. Женщины решили продлить свое пребывание в Германии, а Илья один отправился назад в Москву. Они поселились с отцом в меблированных комнатах. Илья восхищен их новым независимым и неустойчивым существованием. Он не слишком тоскует по уютному семейному очагу и быстро находит ему замену у своих однокашников-гимназистов.