Овидий Горчаков - «Та геройская быль не забыта, жива...»

«Сейчас я преподаватель немецкого языка в Московском государственном университете, а в начале войны было мне девятнадцать лет, училась на первом курсе Московского геологоразведочного института. Собиралась стать разведчиком-геологом, а стала военной разведчицей. В в/ч 9903 я была направлена комиссией ЦК комсомола 15 октября 1941 года. Ходила на задания под Москвой.

Москва. Большой дом на Красноказарменной. Здесь квартирует в/ч 9903. 14 января 1942 года наши группы поднялись по тревоге, быстро погрузились во дворе дома с вещмешками на грузовые «ЗИСы». Нас повезли на Курский вокзал. Весь отряд разместился в теплушках специального железнодорожного состава. В вагоне — два ряда нар, посередине — печка-буржуйка. Ехали, как всегда, весело, будто на прогулку, с песнями и шутками. Девушки разместились на нарах, ребята на полу. Особенно сильно бомбили около станции Горбачи. Все высыпали из вагонов, зарылись в снег в кюветах, а рядом валялись вмерзшие в снег трупы фашистских солдат. Поезд шел только ночью — днем сильно бомбили «юнкерсы». Проехали Подольск, Серпухов. Нас часто вызывали на заготовку дров — котел паровоза топили не углем, а дровами. Пилить и рубить дрова уходили наши парни, а мы, девчата, оставались в теплушках. Ехали черепашьими темпами, только на шестой день нас выгрузили в районе Белева за Тулой. Белев был освобожден нашими войсками под самый Новый год.

Страшная картина предстала нашим глазам. Смолкли наши удалые песни. Даже Лариска Васильева и та затихла. Кругом торчали закопченные печи. Перед нами раскинулась мрачная панорама недавно освобожденного города Козельска, разрушенного фашистами. На полях снег еще не успел полностью засыпать трупы убитых. Семь веков назад Козельск геройски отбивался от татар. Теперь его разрушили варвары двадцатого века.

В селе Ракитном — это в двадцати километрах от Козельска по дороге к Сухиничам — нас встретила радостная весть: освобожден Можайск. В этом селе я написала письмо родным, которое сохранилось по сей день.

«Родные мои!

Кажется, не удастся мне быть через двадцать дней в Москве, как я обещала ранее. 14 января погрузили нас в товарные вагоны и повезли нас, рабов божьих. За шесть дней проехали около 300 километров — через Тулу по направлению к Орлу. А потом — целый день на открытых машинах. Сейчас мы остановились в селе Ракитном. Куда и когда двинемся дальше — не знаю. Обо мне не беспокойтесь, даже если долго не будете получать писем, так как сообщение здесь плохое. Не знаю, дойдет ли это письмо. Фронт теперь дальше и дальше отходит от Москвы… Немцы из этих краев ушли месяц назад, но память о себе оставили… Сейчас меня оторвали от письма — хозяйка предложила мне супу, а потом поставила на стол кринку молока. «Попробуйте», — говорит, а у самой четверо детей, старшему шесть лет, а кроме картошки и молока, ничего нет, птица была, да всю немцы порезали. А все-таки угощает нас чем может… Папусь, а тебе совестно должно быть так беспокоиться и выдумывать всякие глупости, которые ты мне по телефону говорил. Все будет хорошо, были бы вы здоровы… Еще раз не беспокойтесь обо мне. Другой жизни в данное время не хочу…

А война кончится — вот будет житуха!..»

С участницей Великой Отечественной войны Зоей Георгиевной Куторга, урожденной Толмачевой, я познакомился много лет спустя после войны, когда она была работником Госкино. Совершенно случайно зашла речь о боях под Сухиничами, и Зоя Георгиевна пополнила существенными деталями общую картину этих боев.

«В ту пору мне было семнадцать лет, и я тоже была добровольцем, служила санинструктором в одном из полков 324-й стрелковой дивизии генерал-майора Кирюхина. Эта дивизия вместе с другими дивизиями Десятой армии 3 января окружила сухиническую группировку вражеских войск. На рассвете 6 января наша «десятка» освободила Мещовск, 7-го — Серпейск, 8 января — Мосальск, К 20 января я со своим пунктом приема легкораненых оказалась в селе Ракитном и отлично помню, как в это большое село привезли московских ребят из отряда Радцева. Я перезнакомилась с многими из них — с Бойченко и его комиссаром Осташевым, с Володей Шавыриным, с девчатами-санинструкторами. Наверняка виделась я и с Ларисой, Валей и Норой…

Через день-два мне пришлось снова столкнуться с некоторыми из этой московской группы, но при каких страшных обстоятельствах!..»

Все-таки разведчик и диверсант Лариса Васильева была совсем еще девчонкой. Подругам было порой неловко с ней. В Ракитном, например, она затеяла игру в снежки и даже каталась с деревенскими пацанами с горки. Валя и Нора держались степенно, а на Лариску никакой управы не было. И вечно хотелось ей петь. И то и дело бегала она по избам — все Володю своего искала.

Потом она надумала истопить баню для девчат, даже веники где-то раздобыла, а мыло у них казенное было, хозяйственное мыло, очень похожее по форме и цвету на толовые шашки.

— Я вам лучшую в мире баньку устрою, — болтала она, — как у нас в Еремине!

Собираясь в баню, Лариска пела:

В чистом поле, поле под ракитой,Где клубится по ночам туман,Там лежит, лежит, в земле зарытый,Там схоронен красный партизан.

Нора прислушалась. Что-то новое в репертуаре Васильевой. Очень грустное, как за душу берет! И ведь наша — партизанская! Нора прислушалась, выкладывая белье из вещевого мешка.

Я сама героя провожалаВ дальний путь на славные дела,Боевую саблю подавала,Вороного коника вела.

На траву да травушку степнуюОн упал, простреленный в бою.За Советы, за страну роднуюОтдал жизнь геройскую свою…

У Лариски перехватило горло, она стала всхлипывать, заплакала. Нора подбежала к подруге — никогда не слышала, не видела она, чтобы Лариска ревела!

— Что с тобой? Успокойся, милая! Все будет хорошо!..

— Ой, Норочка! Вспомнила я отцовскую песню партизанскую и папу вспомнила. Жалко его стало. Совсем молодым умер, а ведь ему было бы сейчас всего каких-нибудь сорок пять лет — мог бы казачьим полком командовать, фашистов громить!..

Себя она не жалела. А это была ее последняя песня. «В чистом поле, поле под ракитой…»

Совсем недалеко за селом Ракитное ждала Ларису ее ракита…

Баня так и не состоялась: в 17.00 приказано было выступить в поход к линии фронта. Мороз стоял — не меньше сорока.

В Ракитном Радцев в предвидении тяжелого марша велел гранаты и основную часть боеприпасов погрузить на сани, а вскоре выяснилось, что старшина отряда задержится в Ракитном, получит продукты и тогда уж догонит отряд в пути. По дороге из Ракитного старшина попал под бомбежку и в Попково не прибыл.