Сергей Нечаев - Казанова. Правдивая история несчастного любовника

Никакого суда Казанова так и не дождался. Его просто встретил секретарь инквизиции Доменико Кавалли, поговорил с ним минут десять, а потом передал его в руки тюремщика. После этого Казанову провели по каким-то бесконечным коридорам, тюремщик громадным ключом отпер малозаметную низкую (чуть больше метра), окованную железом дверь и велел Казанове войти. Как только Казанова прошел в дверь, тюремщик захлопнул ее и запер на ключ. Казанова оказался в мрачной зловонной камере, один на один со стаей огромных крыс.

Это и была тюрьма Пьомби. Она, как мы уже знаем, располагалась в самом Дворце дожей. Сейчас это выглядит удивительно, но в те времена содержать преступников в непосредственной близости к самому сердцу государства считалось идеологически правильным. Тюрьма находилась прямо под дворцовой крышей, крытой листовым свинцом (отсюда и ее название: слово piombi переводится с итальянского как «свинцовые листы»).

Многие авторы, писавшие об этой тюрьме, называют ее страшной и бесчеловечной. Ее камеры были наихудшим из того, что инквизиция могла предложить своим жертвам. В них содержали особых заключенных, о которых никто не должен был знать, и к их числу был причислен Казанова.

Помимо камер наверху, были еще и так называемые «колодцы», мрачные помещения внизу, по колено заполненные соленой водой, в которые не проникал солнечный свет. Они были похожи на гранитные гробы, где человек мог дышать, но не имел достаточно пространства, чтобы от отчаяния размозжить себе голову об стену.

Конечно, Пьомби и «колодцы», находившиеся внизу, — это не одно и то же. Камеры не были так ужасны, как «колодцы». Там хватало света, а воздух был чистым. Зимой или в начале весны камеры были вполне пригодны для жилья, но вот летом, когда свинцовая крыша прогревалась солнцем, температура в них превышала температуру человеческой крови. Комары проникали туда тысячами, и их невыносимый писк и укусы не давали покоя несчастным заключенным.

Безусловно, Казанове повезло, что он не попал в «колодцы». Но и в Пьомби положение казалось ему кошмарным. Его камера была всего полтора метра высотой, так что взрослому человеку невозможно было стоять, выпрямившись во весь рост. Забранное железной решеткой окно было чуть больше полуметра диаметре, однако достаточного освещения оно практически не давало, так как перед самым окном торчал конец громадной деревянной балки, выходившей из стены здания и не пропускавшей свет.

Казанова оказался в Пьомби в конце июля, и из-за свинцовой кровли в его камере стояла невыносимая жара. Ни кровати, ни стола, ни стула, естественно, не было. Имелись лишь грязный горшок на полу для отправления естественных нужд да небольшая деревянная лавка у стены.

А еще в Пьомби было полно крыс, и они были жирные, как кролики. Эти мерзкие животные, один вид которых не может не вызывать отвращения, при виде человека не выказывали ни малейшего страха. Наглые и бесцеремонные, они пристально смотрели на Казанову своими красными глазками, будто только и ждали, когда он перестанет шевелиться, чтобы тотчас сделать его своей добычей.

Особенно много крыс было на чердаке, где кучами сваливались отбросы. На чердак из камеры вела дверь, но к ней противно было даже приближаться.

О Казанове, похоже, забыли. Прошел целый день, но он ни с кем не виделся. Ему не принесли ни пищи, ни питья, ни постели. Простояв согнувшись несколько часов у окна, он настолько измучился, что, в конце концов, упал на лавку и заснул, и это вряд ли был сон праведника.

Долго поспать не получилось. От зловонной жары есть не хотелось, зато он буквально взмок от пота, и по всей коже пошел неприятный зуд, который спустя некоторое время сделался просто невыносимым.

Поначалу Казанова решительно не желал мириться со своим положением. Он был убежден, что произошла ошибка и его скоро освободят — через несколько недель, в худшем случае, через два-три месяца. Каждый раз он засыпал с мыслью о том, что дверь вот-вот откроется и он отправится домой. Но время шло, ничего не происходило. И тогда Казанова впервые задумался о побеге.

Пол его камеры находился над потолком Зала инквизиторов. Казанова это знал точно. И вообще он прекрасно представлял, как все расположено во Дворце дожей, а потому, поразмыслив, решил, что единственный путь к спасению — проделать дыру в полу. Но для этого нужны были инструменты, а их не было. Не было у него и денег, чтобы попытаться подкупить стражника…

Глава вторая

Сирота при живых родителях

Матушка произвела меня на свет в Венеции, апреля 2 числа, на Пасху 1725 года. Накануне донельзя захотелось ей раков. Я до них большой охотник.

Казанову охватило отчаяние. Проходил день за днем, а в его положении ничего не менялось. Периодически ему приносили немного воды и хлеба, и это был его единственный контакт с внешним миром.

Конечно, лучше думать о будущем, чем сетовать о прошлом, но будущего у Казановы, похоже, не было. По крайней мере, на ближайшие годы. А посему, чтобы не сойти с ума, он принялся вспоминать свою жизнь, пытаясь понять, когда его угораздило ступить на дорогу, приведшую в эти проклятые Пьомби.

Он появился на свет тридцать лет назад, 2 апреля 1725 года, в районе Сан-Марко, самом прославленном районе Венеции.

Между площадью Санто-Стефано и церковью Сан-Самуэле находится улица делла Комедиа (ныне это улица Малипьеро). На ней справа, если идти от площади, и располагался его дом.

Мать Джакомо Казановы звали Мария-Джованна Фарусси, и она была дочерью простого сапожника, выбившейся в актрисы театра Сан-Самуэле, принадлежавшего богатому семейству Гримани. Она родилась в Венеции в 1707 году. Поступив на работу в театр, взяла себе псевдоним Дзанетта Фарусси.

Ее мужа звали Гаэтано Казанова. Он родился в Парме в 1697 году и, приехав в Венецию в 1723 году, тоже поступил в театр Сан-Самуэле на должность танцора.

Как видим, Казанова и его родители были, что называется, «из простых». Впрочем, есть и иные мнения, которые, однако, не имеют под собой никакой серьезной доказательной базы.

В те далекие годы район театра Сан-Самуэле был скромным и достаточно непримечательным местом. Впрочем, это не мешало театру быть одним из главных в городе. Для его труппы писал живший по соседству знаменитый автор «Трактирщицы» и «Слуги двух господ» Карло Гольдони, родившийся в Венеции 25 ноября 1707 года. В своих «Мемуарах» он достаточно лестно отзывается о Дзанетте Фарусси:

«В этой труппе было две актрисы для интермедий. Одна была вдовой, очень красивой и талантливой, ее звали Дзанетта Казанова, и она играла молодых любовниц в комедиях; вторая не была комедианткой, но обладала прекрасным голосом. Ее звали мадам Аньес Амюра, я ее использовал в Венеции для исполнения серенад. Эти две женщины не знали ни одной ноты, но они имели вкус, четкий слух, отличную выучку, и публика была довольна».