Юлия Андреева - Букет незабудок

Можно представить поезд мчащимся неведомо куда, наверное, можно, но у меня почему-то пока не получается. Придется потренироваться. Нужно бежать, чтобы хотя бы остаться на месте… на своем месте, все время куда-то бежать…

– Курехин часто сочинял в метро. Сразу же вспомнилась музыка из «Господина оформителя». Аж мороз по коже. Он вообще ездил либо на метро, либо на машинах друзей или жены. Он любил сочинять в подземных поездах. Я тоже часто пишу в метро. Только я жутко переживаю, теряя тексты, а он говорил «се ля ви» и тут же выхватывал из воздуха новые. Это Николай Якимчук рассказывал. Я же с Курехиным разве что раскланивалась, потому как иногда работали на параллельных площадках и знали друг друга в лицо. Как-то попросил Якимчук Курехина дать благотворительный концерт в пользу Фонда русской поэзии. Сам Сергей нет-нет да и забредал в подвальчик на Пушкинской, полуофис-полусклад, где хранились изданные небольшими тиражами редкие книги Фонда.

– Я для тебя что угодно сделаю, только не концерт. Я тебя прошу! – Устал, должно быть, от частых выступлений любимец публики. Даже от себя самого порой еще как устать можно…

– А давай я лучше у вас в Фонде клерком устроюсь?! Представь: клерк Фонда русской поэзии Сергей Курехин, прием по вторникам и четвергам с трех до пяти.

– Отлично, – подхватил Якимчук, – завтра же размещу объявление во всех информационных агентствах Ленобласти и мира.

– Нет. Я ведь еще не дал своего полного согласия, – нежно улыбнулся в ответ Курехин, истаивая в воздухе.

На стекле дождь умудрился нарисовать что-то похожее на крест. Навещавший в больнице Курехина Якимчук говорил, что после последней операции у Сергея на груди образовался крест.

Медленно и печально под монотонные звуки поезда, силуэт Курехина проходит сквозь крест дождя и исчезает под «Орландину». В купе открывается дверь, и я явственно вижу, как стоящий спиной ко мне мужчина в черном боевом кимоно, берет со стола нож и аккуратно устраивает его в рукаве.

Отвернулась к окну, по глазам резко полоснуло синими цветами.

Ночь, сгустилась августовская мгла, так что в новостройках не сразу и разглядишь, куда ты попал. Питер это, Питер. Точно знаю, а может, и нет. Может, другой город, другая страна, другой параллельный мир. Поди разберись в темноте. Черные монолиты девятиэтажек, всего несколько светящихся окон, и те не на первом этаже. А следовательно, света от них… Перед домом в кустах шарятся двое полупьяных мужиков с фонариками и ведрами. Приглушенные разговоры, смех, шорох, шепот. То ли ловят кого, то ли закапывают. Страшно. Отличная завязка для детективной истории.

Резкий визг тормозов. Из милицейской машины выскакивают два мента с короткими «калашами»: «Стоять, лежать! Ни с места! Выйти из тени!»

В ответ несвязное мычание: «Да я… да мы… сержант…».

Навстречу милиционерам из кустов кособоко движется силуэт. Луч милицейского фонарика быстро ощупывает неказистую, потрепанную личность – борода, очки, непонятная мешковатая одежда, трясущиеся руки, а в руках… мама родная! – клубок живых, шевелящихся змей!

Хороший переход на мистику.

– Да не со змеями, а с червями – они еще выползками называются. – Обрушивает мою мистику ради собственного хоррора Александр Смир. Впрочем, отличная страшилка выходит: ночь, двое подозрительных мужиков в темноте. Дайте фонарик, позвольте разглядеть личности. Александр Горнон – поэт – бородища до пояса, два метра роста, ручищи по локоть в земле. И другой поэт – Александр Смир с горстями полными живых червей. Когда милиционер наставил на них дуло автомата, Смир запустил руку в ведро с червяками и, вытащив оттуда целый пук шевелящейся скользкой плоти, резко протянул его в лицо милиционера. – Да вот, начальник, завтра на рыбалку. Так мы того, червей копаем. На!..

Обалдевшие милиционеры отступают к машине.

– Всё! На сегодня хватит!

Напуганные поэты хватают ведра с добычей и движутся на квартиру Горнона.

Сегодня никто уже ничего не напишет.

В темном-темном парке темной-претемной ночью, – а вы знаете, Оноре де Бальзак писал исключительно ночью, расставив перед собой шесть одинаковых свечей в канделябрах, причем, обязательно вороньим пером. Боже! Какие страсти… Так вот, в темном-претемном парке, писательница Симона Вилар склонилась над черной водой пруда, что в оливковой роще санатория «Айвазовское». Черный-пречерный Пушкин наблюдал за ней из освещенной беседки, гадая, отважится ли отчаянная Вилар подойти и поцеловать его в чугунные уста.

Время давно уже перевалило за полночь, а Симона все не трогалась с места, заглядывая в водную гладь, словно тщилась разглядеть там понятные ей одной колдовские строчки. Наконец, узрев желаемое, писательница резко поднялась, и, глядя в сторону давно сторожившего ее Александра Сергеевича, прошептала: «Надо убить Семецкого». Сказала с твердостью, не терпящей возражений: надо – значит надо. Раньше, когда другие «убивали», думала: нехорошо как-то, живого человека… а теперь прониклась.

Она кивнула поэту, и тот салютовал ей тростью. Решение было принято, верный нетбук ждал своего часа в номере-люкс на первом этаже.

Женщины-фантасты – создания необычные, живущие по своим собственным законам и правилам. Ходят слухи, что одной только что вышедшей замуж фантастке на второй день совместного проживания, молодой муж вручил метлу, мол, сама знаешь, что с этим делать.

А она оседлала ее и улетела в открытое окно.

Ночь. За окном звезды и луна, да нет, не луна – лунища. На такую и повыть не грех. Хороша. Дежурный свет в коридоре – тусклый, нерадостный, даже немного напряженный какой-то. Человек в черном кимоно, но теперь с небольшим свертком в руках, вернулся в свое купе. Соседи дрыхли при свете, храпя и посапывая на трех полках. Вошедший тихо прошел на свое место, присел, развернул сверток, в котором оказался давешний нож. Отыскал пачку салфеток на столе, и, тщательно протерев лезвие, спрятал оружие в чемодане. На салфетках остался рыжеватый след. Соседи на полках затаили дыхание, позволяя воображению самостоятельно справиться с загадкой, в чьем теле побывал означенный предмет и когда загадочный убийца применит его в следующий раз. Еще чуть-чуть повозившись, человек в кимоно устроился на своем месте. До самого утра в купе сохранялась мертвая тишина. Никто не храпел, и, упаси боже, не спал.

Как-то раз писатель и сценарист Андрей Саломатов ловил такси, одновременно беседуя со своим режиссером по мобильному телефону. Поймал, открыл дверь, назвал адрес, и, устроившись на сидении рядом с водителем, продолжил начатую тему: «…Андрей Васильевич, может, не надо Витю вешать? Давайте его пристрелим. Проще и гуманнее».