Владимир Шигин - Лейтенант Хвостов и мичман Давыдов

Затем друзья простились с родными, бросили вещи в обтрепанные рундучки и вперед!

Из дневника Гаврилы Давыдова: «1802 год, апрель. В один день, как я с месяц был уже болен, приходит ко мне лейтенант Хвостов и сказывает, что он отправляется в Америку. На вопрос мой, каким образом сие случилось, узнал я от него, что он вступил в Российско-Американскую компанию… должен был ехать через Сибирь до Охотска, сесть там на судно компании и отплыть в американские ее заведения. Сей случай возобновил тогдашнюю страсть мою к путешествиям, так что я в ту же минуту решился ехать в Америку и в тот же час пошел объявить мое желание господину Рязанову, бывшем главным участником в делах компании. Дело сие нетрудно было сладить. По именному его императорского величества указу позволено было морским офицерам, кто пожелает, вступать в Российско-Американскую компанию… Желание видеть столь отдаленные края, побывать на морях и в странах малоизвестных и редко посещаемых не позволило нам много размышлять о собственных выгодах.

Подготовив таким образом самые нужные только вещи к путешествию, долженствующему быть столь продолжительным, в 11 часов ночи выехали мы из Петербурга, в провожании всех своих приятелей. За рогаткою простились с ними, сели на перекладную телегу, ударили по лошадям и поскакали… в Америку».

…Был поздний вечер 19 апреля 1802 года, когда друзья «поскакали в Америку». Давыдов плакал… Позднее он сам напишет об этих тяжелых для него минутах: «В самое то время я взглянул на Николая и увидал, что он старается скрыть свои чувства, может быть для того, чтобы меня больше не тревожить. Я пожал у него руку и сказал: „У нас теперь остается одна надежда друг на друга“, так поклялись мы в вечной дружбе…»

«Я скрывал грусть, – вспоминал о тех же минутах Хвостов, – чтобы не терзать твое сердце мягкое, потом нечаянно столкнулись наши руки, невольно одна другую сжала крепко, я был не в силах более. Слезы покатили рекой, и мы поклялись быть друзьями, заменив этим всех и вся…»

Что ждало наших героев впереди? Ведь края, куда они ехали, были еще совершенно дики. Население далекой Аляски было воинственно и жестоко, а поселенцы отличались не только жаждой наживы, но и буйством. Не редкостью был на Аляске и голод, а уж по океану плавали, как придется.

К американским берегам

Поездку через Сибирь Давыдов подробно описывает в своем дневнике. Один из его биографов пишет по этому поводу: «Любознательный взгляд автора выхватывает десяток интересных деталей: и при описании Барабинской степи, изобилующей озерами и болотами; и купеческого города Томска, где к тому времени было „три каменных дома“; и города Красноярска, местоположение которого прекрасно.

Не ускользает от взгляда путешественника и то, что „крестьяне сибирские, особливо Тобольской губернии, вообще очень зажиточны, честны и гостеприимны; они даже более просвещенны, нежели российские“. В Иркутской губернии наблюдается неурожай, что произвело „неслыханную дороговизну хлеба – пуд ржаной муки от 20 до 30 копеек возвысился до двух с половиной и трех рублей. В иных местах, особливо в городах, нельзя было ничего съестного достать“.

Восторг вызывает Лена, „разнообразные берега ее, острова, рассеянные по берегам деревушки и беспрестанно меняющиеся виды“. К тому же при таком передвижении „свобода читать книги или писать“. В Киренске Давыдов отмечает „необыкновенное построение церквей“. А далее Якутск… И тут уж другой способ передвижения. „От непривычки к верховой езде ноги и спина так у меня болели, что я принужден был часто сходить с лошади и идти пешком…“ И, конечно, не забыта казнь египетская – оводы, мошка, комары… Пейзажи, пейзажи – и любование ими: „Какую разнообразную пищу почти на каждом шагу нашел бы для своей кисти или пера искусный живописец или описатель природы“.»

Еще одна запись о типичном дне путешественников: «Перешел Белую (название реки – В. Ш.) другим бродом, поехали весьма частым лесом и претопким болотом. В недальнем расстоянии оставили медведя. Наконец лошади так устали, что многие падали уже и мы принуждены нашлись ночевать посреди болота… Только что легли спать, закутавшись шинелями, как пошел проливной дождь, который промочил нас в четверть часа насквозь… Ночь показалась нам годом… В 10 часов утра пустились мы в путь. Я насилу держался на лошади и завидовал тому, кто сидит в теплой комнате, не помышляя о дожде, льющем рекою. Отдал бы все, что имел, дабы укрыться только в шалаше, сквозь который дождь не проходит. Многим таковая слабость покажется смешною, но пусть они посудят о сем, не прежде, как не спавши 12 суток и пробыв более половины сего времени на дожде, не имея на себе сухой нитки: тогда только заключения их могут быть справедливы».

Несколько раз в той поездке жизнь друзей была на волоске. В первый раз едва отбились от лихих людей пистолетами. В другой, случилось иначе. Когда из леса внезапно выскочили разбойники, Хвостов, без всяких раздумий, бросился на них с обнаженной саблей.

– Бросить ружья! Иначе порублю всех в капусту! – лейтенант был страшен в ярости.

Семеро здоровенных злодеев разом бросили кремневые фузеи.

– Обознался, ваше высокородие! – согнул спину предводитель. – Думал, что едут купцы толстосумые, а нарвался на господ офицеров! Будьте моими гостями!

Делать нечего, пришлось, скрепив сердце, разбойничье приглашение принять. Едва спустились в разбойничью землянку, как со всех сторон набежало с два десятка заросших бородами лихоимцев. Видя, что их теперь много, осмелел и предводитель.

– А молоденек ты, брат с сабелькой на меня бросаться! – стал он задирать Хвостова. – Шумишь больно много, язык-то с головой укоротить недолго!

Один из лихоимцев, дыша перегаром, взял лейтенанта за плечо:

– Ну-ка оборотись ко мне ваше высокородие! Глянуть твой страх желаю!

Страшный удар кулаком в скулу тотчас опрокинул его навзничь.

– Ну, кто следующий! Всем хребты поперишибаю! – перешагнул Хвостов через извивающегося в корчах обидчика.

Ответом было всеобщее молчание. В это время Давыдов выхватил пистолеты, взвел курки:

– Кто нынче храбрый?

Храбрых в тот день среди разбойников так и не нашлось.

Вскоре была еще одна встреча с разбойниками. Запись Гаврилы Давыдова от 19 июля 1802 года: «Проехали верст пять по дороге, остановились в первом часу пополудни кормить лошадей. Едва успели разбить палатку, как услышали ружейные выстрелы, от которых якуты наши тотчас упали ниц, и в то же время с разных сторон появились семь человек, из коих два шли прямо к нам, имея совсем готовые ружья. Не ожидая ничего доброго от такой встречи, стали мы хвататься за свои намокшие ружья. Хвостов, не могши скоро достать своего, с одной саблей побежал навстречу к ним и, подошедши к атаману, спросил: „Как вы смели подойти к военным людям? Положи ружье, или я велю стрелять“. Сей смелый поступок устрашил атамана. Он велел своим положить ружья и сказал: „Мы видим, что вы военные люди, и ничего от вас не требуем“. Прочие разбойники также кричали нам: „Не пали! Не пали!“ Между тем, однако ж, атаман, посмотря с некоторым удивлением на Хвостова, предложил ему идти в их палатку, отстоящую, по его словам, не далее ста сажень от сего места. Хвостов, чтоб не показать себя оробевшим от его предложения, отвечал: „Пойдем“. Он вошел с ними в палатку, где набралось их более 10 человек. Один из них стал говорить с ним грубо: „Молоденек, брат, ты, а шумишь много“. И начал его трепать по плечу. Хвостов, видя, что дерзость сия может также и других ободрить к наглостям, решился в то же мгновение из всей силы ударить его в щеку, так, что разбойник не устоял на ногах. Потом, подняв саблю, сказал: „Ежели вы что-нибудь против меня подумаете, то дешево со мною не разделаетесь, я один справлюсь с вами“. Разбойники оцепенели. Атаман закричал на виноватого: „Ты забыл, что ты варнак, а его высокоблагородие – государев офицер“. После чего велел ему кланяться в ноги Хвостову и просить прощения. Так заключен был мир с разбойниками, которые потом даже сами предлагали нам все, что имеют, кроме сахару, извиняясь тем, что не нашли оного ни у одного купца».