Эммануэль Д'Астье - Боги и люди (1943-1944)

Кучка французов - человек пятнадцать, - съехавшихся сюда из Марокко, Лондона, Америки, из Франции вишистской и Франции подпольной, не являла собой единства и не была проникнута единодушным стремлением включить Францию в борьбу и помочь народу, восставшему против оккупантов. От заседаний Комитета, на которых мы издаем законы, подчас не имеющие силы, пахнет пылью.

Мы не герои девяносто третьего года, и лозунг "Отечество в опасности!" никто из нас не ставит на повестку дня. Наш коллективный труд сводится к простейшим операциям. Серьезные проблемы решаются на вилле де Голля "Глицинии", где любезные и бесстрастные адъютанты и светский начальник канцелярии Палевски тщательно просеивают посетителей. Если только посетитель не отличается своенравием, как, например, Адриен Тиксье или Андре Филипп, генерал его исповедует. Таким образом, он избегает вмешательства Комитета, и лишь весьма приглушенное эхо генеральских бесед доносится до лицея Фромантэна, откуда улетели ласточки - дочери алжирских колонистов - и где заседает некое подобие правительства.

С конца декабря те из нас, кто пресытился административной рутиной и светскими обязанностями, живут лишь телеграммами из Франции, дающими представление о ходе подпольной борьбы. Всего два месяца назад я покинул Францию - кулисы разыгравшейся драмы, всего два месяца назад я послал из Франции последнюю телеграмму после многих отчаянных сигналов бедствия, которые так походили на получаемые мной теперь возмущенные послания плохо вооруженного, лишенного солидной поддержки Сопротивления. "Генералу де Голлю от Бернара{1}:Французское общественное мнение совершенно сбито с толку молчанием де Голля и Би-би-си и отсутствием поддержки борьбы с угоном населения. Зарождающаяся волна возмущения против англосаксов может захлестнуть Сражающуюся Францию, если руководители откажутся дать сигнал к всеобщей борьбе. Любое промедление в создании убежищ для уклоняющихся от принудительных работ, а также в оказании им помощи дезорганизует Сопротивление, подорвет авторитет Сражающейся Франции, сделает невозможной внутреннюю борьбу. В этом случае опустошенная страна не примет участия в войне, заклеймит своих вождей и союзников и повернет к коммунизму".

Я убедился, что помощь, которую, находясь в Алжире, мы можем оказать Сопротивлению, ничтожна. К тому же разведка (знаменитое БСРА{2}) относилась с недоверием к организациям Сопротивления и, главное, хотела уменьшить размах движения Сопротивления и сделать его послушным орудием в своих руках. Разведка относилась весьма подозрительно к движению, охватившему весь народ и принявшему форму всеобщего саботажа, систематических подрывных действий маки, - к движению, которое вело к национальному восстанию. БСРА ставило перед собой лишь ограниченные цели, не идущие дальше мелких операций специально подготовленных лиц. В ожидании высадки союзников разведчики основали во Франции склады с боеприпасами, снабжая ими некоторые группы Сопротивления, причем в зависимости от своих политических симпатий. И все же главным препятствием для вооружения сил Сопротивления являлось не это. Препятствие заключалось в нехватке самолетов, оружия, боеприпасов, радиотехники, которыми располагали лишь Англия и Америка.

Обращаясь к своим заметкам, я нахожу запись, послужившую основой той истории, которую я собираюсь рассказать. Запись эта гласит: "... Я решил посвятить себя делу, которое мне никто не поручал, - выторговать оружие для Сопротивления... Теперь мне совершенно ясно: этим делом не займутся ни дипломаты, очень мало в нем заинтересованные, ни военные, которые относятся к нему с недоверием. Все зависит от доброй воли и воображения только одного человека - Черчилля. Я хотел бы с ним встретиться; думается, я сумею его убедить".

Без Черчилля ничего нельзя было сделать. Английская разведка не желала считаться с массовым сопротивлением французов. Движение народных масс ее не интересовало. Уже давно все усилия английской разведки сводились к тому, чтобы сформировать специализированные, подчиняющиеся лишь ей одной подпольные группы, не подлежащие контролю сначала Лондонского, а затем и Алжирского комитетов, которые не вызывали у англичан доверия. Результатом бурных споров между де Голлем и Черчиллем большей частью являлось ограничение средств, предоставляемых английской разведкой в наше распоряжение. Таким образом, малая война между союзниками или их разведками боком выходила Сопротивлению.

Как и де Голль - но с империей за спиной, а не только с некоей символической печатью на челе - Черчилль, одинокий ревнитель британских военных усилий, подобен герою "Илиады". Встреча с обходительным и неприметным Эттли или с приветливым министром экономической войны лордом Селбурном, беседа с добросердечным послом Даффом Купером, мечтавшим, чтобы де Голль и Черчилль забыли на его груди о своих распрях, обращение к Клеманс Черчилль, которая каждое утро, проснувшись, просовывала записочки под дверь ванной, где мылся Уинстон, визит к Макмиллану, или секретарю Черчилля Мортону, или к генералу Гьюбинсу, распоряжавшемуся таинственным СОЭ{3}... Свидание со всеми этими людьми ничего не дало бы. Только авторитет Черчилля - его творческое воображение или гнев - мог опрокинуть препятствия, воздвигнутые полковниками, генералами, дипломатами и министрами или оставшиеся как результат их деятельности.

Но Черчилль был болен. Воспаление легких удерживало его в Каире. Ходили слухи, что он между жизнью и смертью и вряд ли снова возглавит руководство операциями.

Наступил январь. Дипломатические демарши французского правительства. не отличались настойчивостью. Нота, врученная Уилсону и Макмиллану представителям Америки и Англии при де Голле, - осталась без ответа. Безрезультатным оказалось и первое обсуждение вопроса в Консультативной ассамблее.

Обсуждение это, на которое я отчасти рассчитывал, оказалось удивительно тягостным. Я очень волновался. Ведь я еще не свыкся с положением министра и парламентария. Выступая в Ассамблее, я думал о товарищах, которые во Франции ожидали результатов, о союзных правительствах, которые, как мне казалось, относились к вопросу безразлично. Все это не могло не отразиться на моем выступлении: "Каково было положение во Франции в 1940 году? Всеобщее оцепенение, развалины и у власти гнусный старик, снедаемый честолюбием...

И все же во Франции, как и в Лондоне, шла своего рода битва за Францию. В этой битве мы не имели союзников. Она, естественно, велась в плане моральном, но кто тогда относился к нам благожелательно? Мы стучали то в одну дверь, то в другую, и все двери закрывались перед нами. Мы начали создавать подпольную печать, которая помогла Франции воспрянуть духом. Все вы принимали в этом участие и знаете, как это было трудно, вы знаете также, что в течение целого года никто не отзывался на наш призыв. Каков же итог?