Сергей Сазонов - Воспоминания

Нет сомнений в том, что доверчивость Извольского по отношению к дипломату, нравственные качества которого были таковы, что требовали особой осторожности в деловых сношениях с ним, и поразительная недобросовестность которого, равно как и его доверенных сотрудников, не брезговавших прибегать к подлогам, проявившаяся в ближайшее время с полной очевидностью, была со стороны Извольского крупной ошибкой, в которой он, однако, имел мужество сознаться. Но зло было уже сделано, и последствия его обнаружились в весьма скором времени. Я не хочу утверждать, что эти последствия, едва не приведшие к войне между Австрией и Сербией, в которой Россия не могла бы оставаться безучастной зрительницей, не произошли бы (и вероятно даже весьма скоро) – и в том случае, если бы Извольский проявил в своих сношениях с венской дипломатией необходимую осторожность. Эренталь, человек необыкновенно тщеславный, искал громких успехов, как ради собственной славы, так и в целях укрепления становящегося с каждым годом все более тяжелым внутреннего положения Австро-Венгерской монархии. В Вене уже давно поняли, что пробуждение национального самосознания славянских подданных Габсбургской монархии, явившееся результатом освободительной политики России на Балканском полуострове, должно было рано или поздно неминуемо привести Австро-Венгрию к гибели. Чудовищный по своему бесправию государственный организм двуединой монархии, покоившейся на угнетении в каждой из своих частей большинства населения меньшинством поработителей, стал за долгое царствование императора Франца Иосифа обнаруживать несомненные признаки внутреннего разложения. Богатая жизненными соками молодая Италия положила начало расчленению Австрийской империи, и хотя она и не завершила своей задачи присоединением всех итальянских земель дряхлой Габсбургской монархии, она, именно в силу этого обстоятельства, служила для неё постоянной угрозой, несмотря на союзные с ней отношения. На Балканах бок о бок с Австро-Венгрией находился другой ещё более молодой народ, которому суждено было, после многовекового тяжелого рабства, достигнуть политической свободы. Сербский народ, выдающиеся качества которого довольно поздно нашли себе справедливую оценку не только со стороны мало интересовавшихся им западноевропейских держав, но неоцененный по достоинству и русским общественным мнением вплоть до последних балканских войн, сделался предметом особой вражды и подозрительности со стороны австро-венгерской государственной власти с тех пор, как на Сербском престоле утвердилась любимая народом династия Карагеоргиевичей и миновала безвозвратно пора политической угодливости Милана. С Карагеоргиевичами Сербия связывала все свои упования национального возрождения. Чем более дряхлела Габсбургская монархия и чем более иссякал в ней источник всякого внутреннего творчества, тем опаснее становилась для неё Сербия. Будучи бессильной обновить ржавый аппарат своей государственности и подвести под него более широкое и отвечающее духу времени основание, Австро-Венгрии оставалось только вступить с ней в борьбу, надеясь на подавляющее превосходство своих военных сил и на могущественную поддержку своей германской союзницы. В этой неравной борьбе венская дипломатия превзошла себя в неразборчивости средств, которыми она пользовалась для нанесения ударов своей противнице. Одним из них – и наиболее чувствительным – было упомянутое выше установление своих суверенных прав над значительной частью сербского народа, жившего в турецких областях, отданных Берлинским договором под австрийское управление.

Права Турции на Боснию и Герцеговину, хотя теоретически и не переставали существовать, со дня австрийской военной оккупации сделались фиктивными, и возможность протестов со стороны Турции мало смущала Эренталя, который надеялся не встретить непреодолимых препятствий при их устранении, в чём он и не ошибся. Со стороны Сербии Австрия также не ожидала серьезного противодействия, надеясь, в случае нужды, на свою вооруженную силу. Западноевропейские державы, как Вена правильно учитывала, не пошли бы дальше дипломатического протеста. Оставалась одна Россия, в глазах которой грубый захват двух славянских земель Балканского полуострова являлся прямым вызовом и предвещал возможность дальнейших шагов на пути нарушения, в ущерб её законных интересов, политического равновесия на Балканах. Чтобы парализовать противодействие России, надо было прибегнуть к чрезвычайным средствам, и Эренталь, не рассчитывая на собственные силы, искал помощи своей союзницы Германии. Эта помощь была ему оказана в полной мере. Говоря о направлении германской политики в эпоху Боснийско-Герцеговинского кризиса, князь Бюлов замечает в своей книге «Германская политика», что «он не оставил как в своих речах в рейхстаге, так и в инструкциях, посылаемых германским представителям за границей, никакого сомнения в том, что Германия решила остаться верной своему союзу с Австро-Венгрией при всех обстоятельствах с подобающей твердостью. Германский меч был брошен на весы европейских решений, косвенно в пользу союзной Австро-Венгрии и непосредственно – ради сохранения европейского мира, но прежде всего – ради чести и поддержания положения Германии в мире».

Вот каким образом понимал самый умный, после Бисмарка, немец свои обязанности по отношению к союзнице, к своей собственной стране и к охране европейского мира!

Не приходится удивляться тому, что пангерманские публицисты пошли в этом направлении ещё дальше руководителя германской политики. Так, один из них в брошюре, появившейся одновременно с книгой князя Бюлова, пишет следующее: «Было необыкновенно важно, с точки зрения укрепления союза, что присоединение Боснии и Герцеговины вызвало грозную международную кампанию не только против Австро-Венгрии, но также и против Германии. Эта кампания сделала отношения союзников совершенно нерасторжимыми».

Так говорил в рейхстаге государственный канцлер, так писали германские публицисты и так думал, вслед за ними, послушный германский народ.

Меч, брошенный Германией «на весы европейских решений», довольно быстро разрешил в пользу Австро-Венгрии политическую дилемму, носившую в себе опасность международных столкновений. Ближайшей целью Эренталя было получить согласие великих держав на отмену 25-й статьи Берлинского договора, которой определялись права Австро-Венгрии в Боснии и Герцеговине, не путем созыва международной конференции, как того желали русская дипломатия и западноевропейские державы, а простым обменом нот. Первый способ, более закономерный, казался Эренталю слишком медленным. Помимо этого он представлял в его глазах ещё и то неудобство, что не давал достаточно гарантий успеха его планам, ввиду отрицательного отношения европейских кабинетов к приемам венской политики. Затем он преследовал ещё и иную цель: добиться от белградского правительства признания неосновательности предъявляемого им после захвата Боснии и Герцеговины требования земельного вознаграждения и притом в более тяжелой для самолюбия сербского народа форме. Стремления венской политики обнаруживали, с одной стороны, полное презрение к святости договорных обязательств, а с другой – мелочную злобу к соседу, которого Эренталю хотелось не только ослабить, но и унизить. Это желание является характерной чертой беспринципной и близорукой венской политики. Тем не менее эта политика не только не вызвала никаких возражений или предостережений со стороны князя Бюлова, но заслужила его одобрение и нашла в нём горячего пособника. Канцлер полагал, что задача германской дипломатии должна состоять в устранении русского противодействия австрийским планам на Балканах, и поэтому он поручил германскому послу в Петрограде сообщить А. П. Извольскому путем устного, но вполне официального заявления, что в случае отказа русского правительства выразить согласие на безусловную отмену 25-й статьи Берлинского мирного договора Германии остаётся только «предоставить событиям свободное течение, возлагая на нас ответственность за их последствия». Таким образом, замечает Извольский в телеграмме от 10/23 марта 1909 года к русским послам в Париже и в Лондоне, нам была поставлена альтернатива «между немедленным разрешением вопроса о присоединении или вторжением в Сербию австрийских войск».