Николай Телешов - Записки писателя

Сами Тихомировы, устроители субботников, — Елена Николаевна и Дмитрий Иванович, очень известный и популярный педагог своего времени, руководитель педагогических курсов, составитель знаменитого «Букваря» и многих книг и хрестоматий, — были люди старые и одинокие, очень приветливые и доброжелательные. По крайней мере лично я от них кроме хорошего ничего не видел. Они ввели меня, в то время чужака в литературе, в свое редакционное гнездо, где я перевидал большинство известностей того времени и не без пользы переслушал множество серьезных речей и споров, а также шуток, веселых острот и талантливых каламбуров; а остроумная шутка бывает иной раз значительней длинной речи.

Рослый, здоровый старик, седой как лунь, с густыми и пышными волосами, с окладистой белой бородой и румяным лицом, Дмитрий Иванович Тихомиров одевался у себя на субботах обычно, как и Соловьев-Несмелов, в суконную блузу с ремнем, вроде «толстовки», так же, как и тот, при встречах со многими приветливо целовался, но был строже, важнее и влиятельнее своего тихого друга.

Первая часть вечера бывала обычно весьма немноголюдна и проходила сравнительно вяло; ранние гости разбивались на группы и обособленно разговаривали, пока не съезжались остальные. Но бывали и оживленные вечера с самого начала, когда кто-нибудь из артистов пел или играл на рояле или на скрипке. Из певцов, я вспоминаю, выступал нередко артист Большого театра С. Г. Власов, модный в то время бас, и тенор Успенский. Чтецов было немало, но в памяти остался только один, профессор Эварницкий Дмитрий Иванович, правоверный украинец, с веселыми запорожскими рассказами, которые я слушал, бывало, всегда с удовольствием. Невольно запомнился мне и образ казака, встречавшийся чуть ли не во всех его рассказах почему-то в одном и том же излюбленном виде, а именно: «в одній сорочці i без штанів».

Когда И. Е. Репин работал над своей знаменитой картиной «Письмо запорожцев турецкому султану», Эварницкий долго и усердно позировал ему для образа писаря.

Умер Эварницкий летом 1940 года в Днепропетровске, где он принимал самое живое и непосредственное участие в создании большого художественно-краеведческого музея и много потрудился над собиранием его коллекций. В 1931 году мне довелось быть у него в музее; он сам водил меня по залам, рассказывал о коллекциях и, не без прежнего юмора, сообщал некоторые бытовые подробности.

Вспоминается, как на одном из вечеров в 1895 году у Тихомировых пел незнакомый молодой человек, очаровавший всех прелестным тенором; голос его был исключительной красоты. Все заинтересовались: «Кто это? Что за артист? Из какого театра?» Но оказалось, что это не артист, а молодой юрист, один из помощников знаменитого адвоката Ф. Н. Плевако, и что фамилия его Собинов. Через год он уже выступал в Большом театре, очаровал всю театральную Москву и быстро сделался знаменитостью.

В большинстве случаев настоящий субботник открывался лишь ближе к полуночи, когда гости стекались в столовую и усаживались за ужин. К этому времени подъезжали люди из театров, концертов и заседаний, и за длиннейшим столом мало-помалу становилось тесно. Вот тут-то и начиналось самое настоящее. Сообщались все новости за последние дни и даже часы; зачастую — то, чего не прочитаешь ни в одной газете. Если кто из присутствующих имел где-нибудь успех за минувшую неделю, это отмечалось и дружески подчеркивалось; если кого-нибудь обидели в цензуре или в администрации, об этом сообщалось вслух и тут же порицалось или жестоко вышучивалось. Общественная жизнь, административные сюрпризы, вопросы литературы — все имело здесь свои отклики, и так как в беседах участвовали представители лучших в то время журналов и газет, то все это было интересно и нередко значительно и денно. Самый серьезный отзыв сменялся иногда вдруг остроумным экспромтом или забавным рассказом, на что были мастера — в первом случае В. А. Гиляровский, а во втором В. Е. Ермилов, прирожденный комик и юморист, хотя был педагог по специальности, писал серьезные статьи и издавал книжки.

Перу Ермилова принадлежали многочисленные педагогические, критические и театральные статьи, рассеянные по разным изданиям. Были у него и отдельные книги: «В борьбе с рутиной», сказка для детей «Хрюшка-свинка, золотая щетинка», очень нравившаяся в свое время. Издавал недолго Ермилов малоудачный еженедельный журнал, стараясь придать ему демократический оттенок. Назывался этот журнал «Народное благо», но в писательской среде, по шуточному определению Гольцева, слыл под названием «Ермишина блажь» — журнал «недельный».

В общем, Ермилов был типичный «неудачник» девяностых годов, человек, не лишенный таланта, демократически настроенный, искренне желавший быть полезным, но — неудачник, только типа не мрачного, а его веселой разновидности. В юности Ермилова несколько раз исключали из университета за «вредные идеи», и он долгое время был на правах так называемого «вечного студента», ходил в народ, на крестьянские работы, агитировал, попадался, «отсиживал», — и вновь из неудачного пахаря становился студентом впредь до новых университетских «беспорядков». Уже в зрелом возрасте он пытался стать актером, так как очень любил театр и сцену. Ему даже был дан дебют в Малом театре в роли городничего в «Ревизоре», но судьба неудачника ярко определилась и здесь.

Ужин или, вернее сказать, общая беседа затягивалась обычно часов до трех ночи. Здесь бывало всего понемногу: и несколько застольных речей по поводу текущих событий, и множество новостей с обменом мнений, а также почти всегда рассказы, потом шутки, стихи и экспромты. Ермилов Владимир Евграфович умел рассказывать веселые сценки на злобу дня, иногда действительно очень злые и остроумные. Между прочим, помню, как однажды он вызвался спеть «Камаринского», известную плясовую русскую песню. Зазвучал рояль, послышался знакомый всем разудалый мотив. Невозможно было ожидать того впечатления, которое Ермилов произведет этой плясовой песней на все собрание и, в частности, на меня. Он придал ей такой драматический оттенок, так ловко замедлял, когда нужно, темп и с таким чувством передавал о похождениях и о судьбе этого несчастного всероссийского человека и о его семье, что становилось жутко слушать о том, как «на улице Варваринской спит Касьян, мужик камаринский; свежей крови струйки алые покрывают щеки впалые… Февраля двадцать девятого целый штоф вина проклятого влил Касьян в утробу грешную, позабыв жену сердешную… Бабе снится, что в веселом кабаке пьяный муж ее несется в трепаке, и руками и плечами шевелит, а гармоника пилит, пилит, пилит…» В полицейском участке, куда попал, наконец, Касьян, «у именинника из кармана два полтинника вдруг со звоном покатилися и сквозь землю провалилися…»