Николай Андреев - Трагические судьбы

Большинство афганцев отвергают братскую помощь. Начинается война. Мало кто из советских людей чувствовал себя ответственным за то, что происходит в Афганистане. Не чувствовали советские люди и позора, от них же ничего не зависело — значит, и совесть была чиста. Единицы выступили против этой войны. Самый заметный протест — академика Сахарова.

3 января Сахаров делает первое заявление по Афганистану. Затем дает несколько интервью западным газетам и телевидению. Он так сформулировал свою позицию по афганскому вопросу в письме Брежневу: «Я обращаюсь к вам по вопросу чрезвычайной важности — об Афганистане… Я лично считаю советские действия несомненной экспансией и нарушением суверенитета Афганистана… Эти действия — ужасная ошибка, которую необходимо исправить как можно быстрее, тем более что сделать это с каждым днем все труднее». Это письмо написано 27 июня 1980 года. Как утверждает Юрий Чурбанов, зять Брежнева, оно не дошло до генсека.

Случаются совпадения поразительные. Михаил Левин, друг студенческих лет Сахарова, вспоминает о совместных годах учебы в МГУ, еще перед Отечественной войной: «Нас очень серьезно учили астрономии… Как-то одна из наших девочек пожаловалась, что никак не может запомнить порядок спектральных классов Дрэпера по температуре. Они идут в таком порядке — О, B, A, F, G, K, M, N. Запомнить трудно, а экзаменаторы требуют. Наш преподаватель астрономии Зверев сказал, что есть ключевые фразы, мнемонические слова. Вот у англичан есть очень хорошая фраза, чтобы запомнить спектральные классы: O Be A Fine Girl Kiss Me Now. А когда Зверев учился в университете в начале двадцатых годов, у них была фраза на русском языке, правда не очень осмысленная, но зато в ней одно слово содержит подряд три нужные буквы: О Боже, АФГанистан! Куда Мы Несемся».

Через сорок лет фраза обрела ясный, пронзительный смысл. Власти, вводя войска в Афганистан, не представляли весь ужас того, куда мы несемся.

Народ сонно воспринял военную авантюру. Простые люди на протест, понятно, были не способны, хотя и горячего одобрение акции не выражали. Исчерпывающее слово — равнодушие. Токарям и пахарям было все равно, куда послали войска и ради чего. В интеллигентских кругах все понимали, что власть окончательно изолгалась и декларируемые высокие идеалы о братской помощи и интернационализме лишь прикрытие геополитических интересов. Но в то же время рассуждали: а что можно сделать? Возмущаются, но открыто выступить — непроизвольно уши к затылку прижимаются. Не сравнить с теперешним отношением к Чеченской войне — тут страсти накалены. Но гражданское негодование забурлит позже, позже…

«Я не стремился к уточнениям, думая, что постепенно установится какой-то статус-кво, и не следует торопить события — можно накликать лишнее».

А пока у нас на календаре 22 января 1980 года. Сахаров в половине первого дня выходит из подъезда дома номер 48б по улице Чкалова (ныне Земляной вал), садится в «Волгу» (как академик он имел право на персональную машину), говорит водителю: «Едем в ФИАН, но сначала в стол заказов Академии». Доехали они только до Краснохолмского моста. Здесь их остановил гаишник, водитель чертыхнулся: с чего вдруг, не нарушал же ничего. Тут Сахаров слышит, как скрипнули задние двери, оглядывается: с двух сторон в машину влезают двое, показывают алые книжечки с буквами: «МВД», но было понятно, что они совсем из другой организации. После чего приказывают водителю: «Следуйте в прокуратуру СССР. Пушкинская, 15». Водитель без слов трогается. Тут только Сахаров обращает внимание, что на мосту пустынно — движение перекрыто.

Проезжали мимо телефона-автомата, Сахаров просит притормозить, чтобы позвонить жене. Реакция людей из органов молниеносная, кричат водителю: «Не останавливаться!»

Вкатывают во двор прокуратуры. «Волга» замирает, Сахаров выходит, его тут же окружают мощные ребята и ведут в здание, в высокий кабинет, на двери которого табличка: «Заместитель Генерального Прокурора СССР А. М. Рекунков». Позже Сахаров пытался вспомнить его лицо и не мог — нечто расплывчатое, кисельное. В стороне сидело несколько человек, но на протяжении всей беседы они молчали.

Рекунков, проникшись историчностью момента, торжественно чеканит: «Мне поручено объявить вам указ президиума Верховного совета СССР». И зачитывает указ о лишении академика правительственных наград. Без паузы сообщает скороговоркой: «Принято решение о высылке Сахарова из Москвы в место, исключающее его контакты с иностранными гражданами». Поднимает голову: «Таким место выбран город Горький, закрытый для посещения иностранцев. Пожалуйста, распишитесь в том, что вы ознакомлены с указом». Сахаров видит текст, подпись Брежнева, дата не проставлена. Он пишет на указе: «Я отказываюсь возвратить присужденные мне ордена и медали, считая, что они присуждены мне в соответствии с заслугами».

Сахаров позже очень переживал, что в тот момент о многом не спросил, многого не потребовал. Не то чтобы растерялся, но не сообразил. Понять его состояние можно: насильственный поворот судьбы, мысли вразброс. Да и не сразу оценишь, кто ты теперь и в какую ситуацию угодил. А вопросы нужно было задать жизненно важные, например, такой: на каком формальном основании принято решение о высылке? Даже по советским законам должен состояться суд — почему его не было? Понятно, что суд при любом раскладе вынес бы академику приговор, сочиненный в ЦК. Сахарова не первого высылали за несогласие с режимом, но всегда это было обставлено процедурой законности: судебное заседание, обвинение, защита, вызов свидетелей.

Но вариант суда власти отбросили: дело длительное, внимание мировой общественности обеспечено надолго. Запад усилил бы давление. А высылка по указу — дело скорое, утром Сахаров в Москве, вечером — на берегах Волги. Еще в 1973 году Андропов обрисовал возможные последствия подобной операции: «Разумеется, указанная акция вызовет шум на Западе, возможно, новый всплеск антисоветизма, известное недовольство в некоторых братских партиях и у прогрессивных людей. Будут разговоры и среди некоторой (небольшой) части советских людей. Но все это не станет долгосрочным явлением и будет носить временный характер». Забегая вперед, отметим, что глава КГБ просчитался: и недовольство прогрессивных людей всего мира и разговоры советских людей продолжались все семь лет горьковской ссылки.

Повод для высылки Сахарова — его выступление с протестом против вторжения в Афганистан. Виктор Гришин, член Политбюро ЦК КПСС, считает иначе: «Об академике А. Д. Сахарове писали и говорили, в том числе и он сам, что его отправили в г. Горький якобы потому, что он протестовал против ввода советских войск в Афганистан. Но как сообщал Ю. В. Андропов, трудности с ним начались значительно раньше. Еще в конце шестидесятых, а потом в семидесятые годы он создавал неофициальные группы и комиссии по контролю за проведением испытаний ядерного оружия, комиссию по защите прав человека. У него на квартире собирались группы антисоветски настроенных людей, которые на весь мир пропагандировали такую деятельность Сахарова и его жены Е. Боннер. А деятельность эта была направлена на подрыв устоев Советского социалистического государства, положения и роли КПСС в обществе».