Валерий Шубинский - Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру

А родительница шумит и требует своего ребенка.

Пришлось звать опытного доктора. Опытный доктор осмотрел родительницу и руками развел, однако все же сообразил и дал родительнице хорошую порцию английской соли. Родительницу пронесло, и таким образом я вторично вышел на свет.

Тут опять папа разбушевался, дескать, это, мол, еще нельзя назвать рождением, что это, мол, еще не человек, а скорее наполовину зародыш, и что его следует либо опять обратно запихать, либо посадить в инкубатор.

И вот посадили меня в инкубатор

<…>

Через четыре месяца меня вынули из инкубатора. Это сделали как раз 1-го января 1906 года. Таким образом, я как бы родился в третий раз. Днем моего рождения стали считать именно 1 января.

Этот текст (датированный 1935 годом) – литературное произведение, никак не соотносящееся с реальностью: даже год свадьбы родителей другой. Да и дату своего рождения Хармс называет неточно. Однако эта неточность была уже не литературной, а бытовой: почему-то Хармс предпочитал отмечать свой день рождения 1 января, после Нового года, хотя в паспорте его значилась верная дата. А вся история отдает бурлеском в духе Рабле, вообще-то Хармсом не очень любимого. Своим друзьям, Леониду и Тамаре Липавским, двумя годами раньше Даниил Иванович сообщил другую, еще более эксцентрическую, версию своего рождения:

Я сам родился из икры. Тут даже чуть не вышло печального недоразумения. Зашел поздравить дядя, это было сразу после нереста, и мама лежала еще больная. Вот он и видит: люлька, полная икры. А дядя любил поесть. Он намазал меня на бутерброд и уже налил стопку водки. К счастью, вовремя успели остановить его, потом меня долго собирали… Родители долго избегали ставить меня в угол, так как я прилипал к стене.

В виде икры, “в бессознательном состоянии”, Даниил Иванович, по собственным словам, пробыл “до окончания гимназии”.

Можно искать в этих историях какое-то иносказание, намек на какие-то реальные обстоятельства (например, на умершего в младенчестве брата, на литературную инициацию, наступившую в поздние школьные годы), но, наверное, с учетом поэтики Хармса, правильнее воспринимать их как “вещь в себе”. Речь в них идет о том и только о том, какое это странное и смешное существо – человек, и как относительны привычные взгляды на его рождение, тело, сознание. Но почему именно о своем младенчестве и детстве любил Даниил Иванович рассказывать подобное?

Вероятно, подлинная история семьи Ювачевых больше заинтересовала бы его собеседников. Потому что на самом-то деле это была довольно необычная семья.

Не совсем обычна была служба матери и связанное с ней окружение. Но уж совсем необычной была личность и судьба отца.

Иван Павлович Ювачев родился 23 февраля 1860 года в семье придворного служителя.

Петербургский исследователь Николай Матвеевич Кавин восстановил историю рода Ювачевых в нескольких поколениях.

Иван Андреевич и Акилина Борисовна Ювачевы, прадед и прабабка Хармса, были крестьянами Санкт-Петербургской губернии. Один из их трех сыновей (и шести детей), Павел Иванович Ювачев, 1820 года рождения, не позднее 1840 года стал придворным полотером. В 1866 году он, уже по возрасту для полотерского дела негодный, получил новое назначение: капельдинером царской ложи в Мариинском театре. Там он служил до отставки, после которой продолжал жить в казенной квартире напротив Аничкова дворца. Родственники бабки Хармса, урожденной Дарьи Харламовой, также, по-видимому, были дворцовыми служителями. Павел Ювачев дожил до старости, умер 24 июля 1903 года и был похоронен рядом с родителями на кладбище в селе Никольском. Могилы Ювачевых сохранились, Кавин нашел их. (Я хорошо помню это кладбище – на холме, над округлыми перелесками, над буроватыми водами Тосны: в 1990-е годы я в течение нескольких лет подолгу жил в ближайшем к нему доме – не догадываясь, что это место как-то связано с судьбой Хармса.)

Иван Павлович Ювачев, не позднее 1883 г.

Детей в семье было шестеро: дочь Анна (по мужу Чернышева) и пять сыновей. Виктор Иванович стал врачом-венерологом, а Андрей, Михаил и Петр, продолжая семейную традицию, служили в разных чинах по дворцовому ведомству. Андрей и Михаил умерли в 1900-е годы, а Петр Павлович – в блокаду, в один месяц со своим племянником Даниилом.

Лишь одному из сыновей Павла Ивановича выпала необычная жизнь. Может быть, даже не одна – несколько жизней.

Придворные слуги имели возможность дать своим детям очень недурное образование – для своего сословия, разумеется. Иван Ювачев сперва хотел стать лесничим, но страсть к морским путешествиям, обычная для подростка, пересилила. Четырнадцати лет от роду, после окончания Владимирского уездного училища, он поступил в Техническое училище морского ведомства по штурманскому отделению. Среди товарищей, с которыми Ювачев сблизился в училище, был, между прочим, М.О. Меньшиков, впоследствии известный публицист. По иронии судьбы, именно Меньшиков, в зрелые годы – консерватор черносотенного склада, впервые познакомил Ювачева с нелегальной литературой.

По окончании училища Ювачеву было предложено участие в кругосветном плавании, но он подал прошение о назначении в Черноморский флот, надеясь принять участие в войне с турками. Вместе с тремя товарищами был отправлен в Николаев; в настоящих военных действиях участвовать ему не пришлось, но несколько месяцев спустя 18-летний Ювачев совершил морской рейд на шхуне “Казбек”, которой доверили “занятие” отошедшего к России по Сан-Стефанскому договору Батума. Этой акции начальство придавало важное значение “в виду возможности сопротивления местных горцев, фанатичных мусульман”[6].

Ювачев окончил училище с чином кондуктора, а затем был произведен в прапорщики флота[7]. Этот чин получали лишь “белопогонники”, офицеры инженерной службы. Между ними и “желтопогонниками”, собственно морскими офицерами, существовал жесткий антагонизм. “Желтопогонники”, высокородные питомцы Морского корпуса, третировали выпускников технических училищ, в которые принимали выходцев из низших сословий. Их медленнее производили в следующий чин, они не становились автоматически членами морского клуба. Однако с заменой парусного флота паровым значение “белопогонников” на флоте все возрастало, и, естественно, они были раздражены своим неполноправным положением. Неудивительно, что многие из них увлекались левыми идеями. Молодые офицеры, ощущавшие себя наследниками декабристов, вели далекоидущие политические разговоры. Но у первых русских революционеров были и другие наследники, свирепые и решительные. Недавно прозвучал взрыв на Екатерининском канале… Методы “Народной воли” не вызывали отторжения у военной молодежи. По воспоминаниям Ювачева,