Войны кровавые цветы: Устные рассказы о Великой Отечественной войне - Волков
А я была при гибели генерала Панфилова. Это было в Гусейнево. Я вышла на улицу. Вдруг слышу, кричит кто-то: «Врача! Врача!» Наша врач выбежала.
Смотрим, несут Панфилова. Он был тяжело ранен: мина рядом разорвалась, его и ранило. Ему оказали помощь, потом отправили в Истру, но спасти не удалось.
Когда Иван Васильевич погиб, то все солдаты говорили:
— Мы отомстим за своего батю!
Его все батей звали. Он был заботливый, простой, настоящий батя. Панфилов всегда был с солдатами, хотя вид у него был суровый.
…В дивизии были отважные ребята. Вот отважным был Слава Царьков! Однажды находился он в разведке и попал к немцам в плен. Его вместе с другими в церковь отвели. Он там выдрал из стены скобу и спрятал. Позже его повели на расстрел. Всех расстреляли, а он был меньше всех, и один немец его к обрыву повел.
Подошли к обрыву, Слава повернулся и ударил его (фашиста) скобой. Вышел из окружения, пробрался к своим.
…После войны я сначала жила в Калининграде, потом работала в совхозе «Чисмино». Когда услышала, что создается совхоз имени Панфилова, я решила, что мое место тут. В совхозе была секретарем парторганизации, потом ушла в доярки, тут я нужнее. Считаю, что каждый труд облагораживает человека.
5. Герои-панфиловцы у меня в доме стояли
Работала я на железной дороге, муж — бригадир пути, тут, на разъезде Дубосеково, и жили. Семья — четверо детей, пятая старуха, его мать, всего семеро. Дочь одна грудная, с ней намучилась, бегала по окопам. Другой девочке семь лет, мальчишке двенадцать с половиной да старшему семнадцать… Мужа не было при нас, его взяли туда, в Москву. Нас тоже эвакуировать хотели, да мы не думали, что немец придет. Даже говорить не могу, что мы пережили! С такой семьей осталась, мал мала меньше.
Наши у меня в будке стояли. Все время им готовила, варила. Хорошие они были ребята. Один такой здоровый, в шубе. Клочков комиссар рассылал их всё.
Много их было. Одни входят, другие уходят: в окопы, в разведку идут. Только когда столкнутся покушать. Да греться приходили: на дворе уж был снег, так в траншее холодно. А у них тут на поле траншеи нарыты, укрепились.
И Кольку-то моего в разведку посылали. Как-то гляжу — чтой-то у меня Кольки нет? А Нина, дочка: «Военные подозвали». Я им: «Ребята, что ж вы делаете? Вы мне их уложите!» Смеются: «Да ничего, они шустрые!»
Наши тут и там стояли, и в окопах были, и в Петелинке[1]. Немцы-то, видать, знали, всё пуляли, все на нас да на нас, вот и допулялись. Да нечего было нашим в упор им дать — вот что! А снаряды все оттуда буц да буц по будке! Буцали да буцали! Все пуляли! Мы в страстях жили. В тот раз и подкузьмили.
Я им говорю: «Ребята, может, сегодня придут. Надо бы хлебы испечь». А Клочков: «Они сегодня не пойдут, на праздник-то (с субботы на воскресенье). Навари щей». А мне бы хлеба напечь да детей проводить в убежество[2]. Убежество-то они нам зарань вырыли.
Ну, затопила я печку, наварила щей. Только хотела печь хлебы, начало нас глушить. Как шарахнуло — страшно! Сроду ничего не видели, а тут — батюшки! — бой! В дыму все! Мы — в убежество. Старуха сперва: «Я в будке останусь». А потом пришли — и стекол нет. Ни зеркалов, ни чугунов! Старуха глянула — ба! Вот тебе и ба! Все смешалось в будке.
Да, обманули нас немцы. Клочков хороший был. Все татушкал младшую (девочку), у него аккурат такая же осталась. Хорошо к деткам относился… Как сейчас вижу его. Красивый, пух на губе, русый чуб, сапоги хромоски, в ремнях. Хороший такой и веселый. Особенно веселыми они были накануне, вечером.
Говорила я им: «Перед пропастью[3] вы навеселях-то». А он — ничего, смеется. И нас покоит[4]. И нам говорит: «Состряпай и себе». А вышло — никому. Немцы все повыбивали. Чего же ждать хорошего? Только ладят: «Не пойдет он на воскресенье». А про бой что сказать? Шел бой, и все тут.
Глядим мы — танк к будке подъехал. У, очень большой, с дом! Немцы: русь, русь, вылетай! Орут: кала-мала, кала-мала, грозят прикладами…
Потом наши в поле ходили. Там все убитые. Я-то не ходила, очень нервничала, а старуха моя ходила. Как жалели-то! Всех жалко, ведь свои. Все наши, все которые у нас были. Одного с поля подняли, лечили, а как немцам прийти, убирали (прятали). Потом он с нашими дальше пошел.
Когда все усвоилось[5], купили мне дом в деревне. Будка та до сих пор стоит, подремонтировали только ее маленько.
6. Политрук Клочков скомандовал
Вот тут под дубом было наше убежище: видите, яма, внизу овраг. А тут кусты росли, дуб курчавый был. Кусты да овраг, да дуб заслоняли убежище — со стороны не видно. Мимо пройдешь и не заметишь. Панфиловцы выкопали, чтобы мать с нами пряталась.
Вот тут мы и сидели в тот день шестнадцатого ноября с шести до десяти утра. А будка наша рядом, так и стоит все еще, — правда, отреставрировали ее немного. Больше ничего здесь не было: все было взорвано, и вокзал, и рельсы, и столбы…
А там дальше окопы были и блиндаж политрука Василия Георгиевича Клочкова. Было у него два пулеметчика и связной. А ребята — дальше в поле укрепились.
Немцев они ждали от Васильевска и от Нелидова. Стали они (немцы. — Собир.) в Юрьевске, пять-шесть километров от разъезда Дубосеково и в Жданове.
Наши тоже готовились, подкрепления ждали с Матренина — танки, орудия, — да не успели.
В тот день ребята-то немцев не ждали, думали, на воскресенье не пойдут. Приехала утром кухня. Сели они (вроде завтракать, да не успели. В шесть утра сделали немцы обстрел из минометов. Обстрел, обстрел… И Клочков скомандовал: «По окопам!» И побежали они. Мы с матерью собрались и в окоп ушли. Там и сидели часов до десяти.
Сразу после боя побежал я в окоп к Клочкову, я знал ведь, где у него окоп. Тут политрук и лежал… Лежал уже мертвый. Прямо в грудь попало, разрывной, видно: большая рана была.
Потом, когда наши уже немцев прогнали, приехал их комбат, он остался жив. Пришел: «Пойдем, говорит, покажешь…»
Сначала их хотели захоронить тут,
