Валентин Булгаков - Л. Н. Толстой в последний год его жизни

К поэзии в целом Толстой относился скептически, ибо ему казалось, что «стихи своим размером и рифмой» мешают ей выполнять свое назначение «служить выражению мысли» (т. 82, с. 44), глубоко захватывать явления действительности. В то же время великий мастер сам воодушевлялся, слушая стихи ценимых им поэтов. «Лев Николаевич, — записано в дневнике, — цитирует стихи или говорит о них, при том всегда о Пушкине и Тютчеве, да еще Фете». А прослушав стихотворение «Silentium» Тютчева, он заметил: «Это — образец тех стихотворений, в которых каждое слово на месте».

Толстой и на склоне лет оставался неутомимым читателем, осведомленным о большинстве новинок современной литературы. Он был знаком с прозой Чехова и Куприна, Арцыбашева и Андреева, Горького и Вересаева, Ф. Сологуба и А. Белого, стихами Бальмонта, Брюсова, В. Иванова да и некоторых других.

С большой тревогой и беспокойством наблюдал Толстой за усилением в отечественной литературе декадентских, антиреалистических тенденций, с горечью видел снижение ее художественного уровня. Подвергая уничтожающей критике поэзию упадка и разложения, названную им «писательской какофонией», он и в ней находил выражение того общественного состояния, того «безумия», которым характеризовался господствующий в самодержавной России социальный порядок. И Толстой не мог уяснить себе, «что у них всех в головах — у Бальмонтов, Брюсовых, Белых», и не скрывал, что все его симпатии были на стороне старых мастеров. «Гоголь, Достоевский и, как это ни странно, Пушкин — писатели, которых я особенно ценю», — приводит Булгаков слова автора «Войны и мира».

В 1910 году произошла первая встреча Толстого с Леонидом Андреевым и последняя — с В. Г. Короленко. Обе встречи, подробно описанные Булгаковым, много дают для выяснения отношения Толстого и к своим современникам и к течениям новой русской литературы. Леонид Андреев впервые появился в Ясной Поляне в апреле 1910 года, и тогда произошло знакомство двух писателей. Толстой не был безразличен к творчеству Андреева, он с большим интересом присматривался к его литературному развитию, сожалел о снижении в его творчестве реалистического элемента. Толстой в своих письмах стремился направить молодого писателя на путь жизненной правды, конкретности изображения, отвратить его от манерности, искусственности. Получив от него повесть «Красный смех», Толстой откровенно писал ему: «В рассказе очень много сильных картин и подробностей, недостатки же его в большой искусственности и неопределенности» (т. 75, с. 181).

Однако в творчестве Андреева все сильнее давали себя знать натуралистическое изображение жизни, утверждение власти таинственных, мистических сил над человеком, господства над ним темных и страшных инстинктов. И в октябре 1909 года Толстой умозаключил: «Вечером читал Андреева… Ранние рассказы хороши, позднейшие ниже всякой критики» (т. 57, с. 150). Готовясь к предполагаемой в том году встрече с представителем нового литературного поколения, Толстой предполагал завести с ним серьезный и даже, быть может, суровый разговор. «Еще жду Андреева и, ожидая его, стал читать его писанье: если он будет слушать, знаю, что сказать ему» (т. 89, с. 147), — сообщал он Черткову. Этого намерения Толстой, по — видимому, не оставил, тем более что, по словам Булгакова, Толстому не понравился опубликованный в 1910 году новый рассказ Андреева «Неосторожность». «Это написано каким‑то непонятным, не русским языком», — заметил он, прочтя его. Отрицательное впечатление произвела на него также и драма «Анатэма», которую он даже не смог дочитать.

В подробной записи Булгакова о встрече писателей отчетливо чувствуется, что в яснополянском доме появился человек другой культуры, другого образа жизни, иного мировосприятия. Говорили о занятиях Андреева живописью, цветной фотографией. «В общем, — заключает Булгаков, — особенно значительных разговоров… не было».

Правда, один большой разговор между Толстым и Андреевым все же состоялся, разговор, о котором глухо сказано в дневнике Льва Николаевича: «Потом поговорил с Андреевым. Нет серьезного отношения к жизни, а между тем поверхностно касается этих вопросов» (т. 58, с. 41). Очевидно, к этому разговору относится оброненная Толстым фраза. В ответ на вопрос своего секретаря, «придает ли он (Андреев. — С. Р.) значение своей личной жизни или довольствуется только своей писательской славой», он ответил: «О нет! Мы говорили с ним… Напротив, он говорит, что он сейчас ничего не пишет, что думает о нравственных вопросах».

Можно предположить, что Толстой высказал Андрееву и мнение о нем как о писателе и свои опасения, вызванные тем, что «он много пишет», и пишет порой абстрактные, надуманные произведения, и, конечно, пытался вдохнуть в него интерес к серьезным жизненным проблемам, вселить в его душу ту тревогу, которая постоянно жила в его собственной душе.

Совсем иначе прошло свидание Толстого и Короленко. Булгаков отобразил их третью встречу. Первая произошла в 1886 году, в Москве, вторая — в 1902 году, в Крыму.

Короленко, испытывавший обаяние личности Толстого, его непревзойденного искусства, был покорен «неодолимой прелестью», «захватывающей правдой» произведений Толстого, сознавал, что в них содержится огромная взрывчатая сила, направленная против самодержавно — помещичьей России. При всем своем отрицательном отношении к «толстовщине» Короленко был убежден, что проповедь Толстого рождена честными исканиями «мужицкого» писателя, его страстным протестом против общественной несправедливости.

Короленко более всего импонировало то, что его старший современник являл собой «честного искателя правды», отсюда его искренние симпатии к его личности, потребность в общении с ним. Толстому издавна были известны ранние сочинения писателя. По поводу рассказа «Море» он высказал свое мнение Черткову в феврале 1887 г.: «Это прекрасно. Сострадание к заключенным, ужас перед жестокостью заключающих, и взято из середины, как всякое поэтическое истинное произведение» (т. 86, с. 23).

Публикация замечательной статьи Короленко «Бытовое явление» сблизила двух выдающихся мастеров слова, так как обоим в равной мере была присуща «постоянная чуткость совести». А письмо Толстого с отзывом об этой статье и с призывом «ее… перепечатать и распространять в миллионах экземплярах» (т. 81, с. 187), появившееся во многих газетах, усилило популярность публицистического выступления Короленко, его общественное звучание. Не случайно на титульном листе первого книжного издания была им сделана такая дарственная надпись: «Льву Николаевичу Толстому от бесконечно ему благодарного за великую нравственную поддержку Вл. Короленко».