Сара Бернар - Моя двойная жизнь

Самая же громкая ее семейная история происходит в 1881 году, когда она знакомится с Жоржем (Аристидом — таково его настоящее, греческое, имя) Дамала, личностью одиозной и весьма популярной. Дамала уже избалован женщинами, за счет которых жил, не сделав никакой карьеры и превратившись ко времени встречи с Сарой в законченного наркомана. Сара была старше его на одиннадцать лет. Они повенчались в Неаполе в марте 1882 года, и бремя этого брака Сара несла до конца, пытаясь спасти Жоржа от болезни, снося его скандалы, уходы, зависть и наркотики. Она пыталась сделать его актером, добиваясь для него ролей, контрактов, похвал. И «единственная любовь» к принцу де Линю, и неудачный брак, и способность той, по словам Кокто, «умирающей женщины» все еще загораться нежностью к юному партнеру (который позировал Родену для «Вечной весны») — конечно, неразрывны с ее биографией и ее ролями, ее репертуаром, с кругом людей, ей близких в разные годы или всю жизнь, — но обо всем этом Сара предпочитала молчать. Будто она знала, что все равно будут обсуждать, много и бесцеремонно, близкие и далекие потомки и не желала в этом участвовать.

Есть и еще одна интересная особенность в книге «Моя двойная жизнь». Обычно актеры в мемуарах делаются немного театроведами — анализируют роли, описывают игру коллег, делятся мыслями о пьесах, современном им театре, излагают творческие программы. В воспоминаниях Сары Бернар этого почти нет, если не считать лаконичного урока о Федре для Гладстона и нескольких разрозненных замечаний. Интеллектуальные претензии у Сары, конечно, были, но теоретизирование даже в самых малых дозах не для нее: оно исказило бы образ спонтанной гениальности женского рода, который уже не только на сцене, но и в жизни создавала Сара. Вот тут мы подошли к еще одной крайне серьезной, хотя на первый взгляд слишком суетной, стороне этой жизни.

Первый том заканчивается словами: «Я решила осуществить свою мечту и стать великой актрисой» (кстати, второго тома, продолжения, так и не последовало). Хотела ли она стать великой актрисой или слыть ею? Эту дилемму разрешить уже нельзя Ясно только, что Сара Бернар породила череду «звезд» XX века которые славой своей хотя бы вполовину обязаны рекламе и имиджу. Над ним, имиджем, работает целая индустрия идолов и кумиров. Биографы называют год, с которого Сара начинает «сочинять себя»: «недостижимую, фантастическую странную, страстную, которая хочет таинственности и не принимает ни малейшего противоречия». Книга воспоминаний была одним из средств этого творчества в жизни. То и дело мы готовы уличить автора: она совершенно не тщеславна, но перечисляет всех персон высшего света, явившихся на открытие ее выставки; она никогда не читает газет, но в курсе всех сплетен о себе и вовремя реагирует на домыслы; она выше похвалы и хулы, но велит секретарю вырезать и наклеивать в альбом все, что пишется о ней дурного и хорошего. Сна не забывает описать восторженный прием публики (впрочем, эта общая слабость актеров-мемуаристов) в Англии, в Дании, в Америке… Она охотнее расскажет о полете на воздушном шаре, походе на ледник или в зверинец, чем об очередной театральной героине. Она презирает моду, но мы точно знаем, в каком платье она являлась на приемы, в кабинеты и пр. Эти противоречия, думаю, надо толковать в пользу Сары и ее характера, который давал о себе знать вопреки выбранной ею «большой» роли.

«Трудно сказать, — признавался Вл. Немирович-Данченко, — чего в ней было больше: громадного сценического таланта или мастерицы собственной славы» Другой свидетель, З. Фрейд, поражался тому, как легко она играет в жизни, по существу не нуждаясь в сценических подмостках. И уже не раз выручавший нас Жан Кокто писал: таким, как Сара, не нужен театр, «они создают и играют роль в самой жизни, строят декорации из ничего».

Даже пикировка с прессой только разжигала и поддерживала интерес к головокружительным странностям «божественной» Сары: к гробу розового дерева в спальне, к гонорарам, романам, туалетам и многочисленным дарованиям. Никого ведь не интересовало частное мнение Родена о скульптуре Сары Бернар: «Это халтура, и публика дура, что ее смотрит». Журналы публиковали снимки Сары в мужском костюме, с инструментом в руках, не забывая отметить, что ее наставником в изобразительных искусствах был сам Гюстав Доре. Подозревали, что пожар, погубивший ее квартиру на улице Обер, где были и дорогая мебель, и предметы искусства, подстроила сама владелица: это могло быть полной газетной чепухой — однако в духе и образе поведения Сары Бернар. Здесь «все на продажу», как потом это было с Мэрилин Монро, Элвисом Пресли, Майклом Джексоном и другими жертвами массовой любви. Современники чутко уловили, где Сара научилась извлекать выгоду из себя — в Америке, тогда уже это назвали «американизмом». Там, за океаном, Сара вкусила полновесные плоды рекламы, которые ей, европейской актрисе, были в новинку За 25 центов продавали книжицу о ее любовных историях. Сплетни превышали всякую меру. Например, сочинили, что у нее четверо детей от четырех мужей. Она откликнулась мгновенно через газету: это абсурд, но это много лучше, чем иметь, как некоторые женщины в этой стране, четырех мужей и ни одного ребенка. Помещали сравнительные портреты: худая Сара по приезде в Америку; пухлая дама после шести месяцев пребывания в ней. Рассказывали анекдот о ковбое, который проехал триста миль и с пистолетом в руках отвоевал себе место в зрительном зале, а перед тем как войти в него, осведомился, что, собственно говоря, делает эта Сара — поет или танцует?

Сценические характеры, покорившие несколько поколений, держались на одной, тщательно отделанной и мастерски разработанной черте — женской слабости, имевшей мало общего с сильной волей, необыкновенной целеустремленностью, кокетливым обаянием, а подчас и коварством реальной Сары Бернар. Собственные болезни и искренние поступки в равной степени служили рекламе, они представляли публике сверхоригинальную, неподражаемую женщину своего времени. И напрасно было бы высчитывать, сколько души вложено в устройство госпиталя в Одеоне (в 1871 году) и сколько в этом позы, или что влекло уже пожилую и нездоровую женщину на поля сражения в 1914, чтобы петь для солдат «Марсельезу».

Генри Джеймс, великий романист и психолог, автор романа «Женский портрет», сравнивал Сару Бернар с дворцом, в котором много окон. В ней действительно было много показного, много правд, много обманов. Возможно, она первой из плеяды «звезд» стала жертвой собственного образа, сквозь который — этот имидж великой, божественной, несравненной — уже не добраться до человека, до его сокрытого от нас мира. Во всяком случае Эдмон Ростан, знавший ее очень хорошо, посвятивший ей три пьесы, раздражался, когда слышал были и небылицы о Саре. В ответ на них он однажды описал рабочий день актрисы и владелицы театра: это репетиции по нескольку часов спектакль где она «играет в каком-то бешеном исступлении» бдения до глубокой ночи с коллегами обсуждение всех текущих дел, прием посетителей ответы на письма, а дома уже глубокой ночью, — чтение новой пьесы «Вот — завершает Ростан — Сара, которую я знал. Я не знал другой той с гробами и аллигаторами. Я никакой другой Сары не знал кроме этой Это та Сара, которая работает И это — самая великая»