Хулиган Есенин - Алексей Елисеевич Крученых
…не осталось ничего,
Как только жолтый тлел и сырость.
(1923 г.)
Тлен, слезная сырость, надрыв и тоска по загубленной жизни…
В сентябре 1925 года, за три месяца до смерти, Есенин пишет и посвящает «сестре Шуре» следующее стихотворение:
Я красивых таких не видал,
Только, знаешь, в душе затаю
Не в плохой, а в хорошей обиде –
Повторяешь ты юность мою.
Ты – мое васильковое слово,
Я навеки люблю тебя.
Как живет теперь наша корова,
Грусть соломенную теребя?
Запоешь ты, а мне любимо,
Исцеляй меня детским сном.
Отгорела ли наша рябина,
Осыпаясь под белым окном?
Что поет теперь мать за куделью?
Я навеки покинул село.
Только знаю – багряной мятелью,
Нам листвы на крыльцо намело.
Знаю то, что о нас с тобой вместе
Вместо ласки и вместо слез
У ворот, как о сгибшей невесте,
Тихо воет покинутый пес.
Но и все ж возвращаться не надо,
Потому и достался не в срок,
Как любовь, как печаль и отрада,
Твой красивый рязанский платок.
(1925 г.)
Это – стихи последнего, заключительного периода творчества и жизни Есенина. Вот к чему пришел он: над прежним жилищем, как над могилой, воет покинутый пес. Все, что было в прошлом – деревенская юность, тихая радость в полевых просторах – все умерло: «Возвращаться не надо» – нет ничего, к чему стоило бы возвращаться. А настоящее? О нем в этом стихотворении прямо ничего не сказано. О нем мы внаем из целого ряда других стихов, часть которых нами процитирована выше. Это настоящее – беспросветный угар, «мреть» – и исход из него единственный: смерть.
И хотя во втором посвящении «сестре Шуре», поэт на минуту пытается вспомнить о чем-то радостном:
Сердцу снится[7] душистый горошек
И звенит голубая звезда –
но это его не утешает. «Голубые звезды» «звенят» только во сне, а наяву – тоска и всеобщая гибель. И это стихотворение, из которого мы привели две строки со слабым намеком на радость – заканчивается смертельной безнадежностью:
Сестре Шуре.
Ах, как много на свете кошек,
Нам с тобой их не счесть никогда.
Сердцу снится душистый горошек
И звенит голубая звезда.
На яву ли, в бреду, иль спросонок,
Только помню с далекого дня –
На лежанке мурлыкал, котенок,
Безразлично смотря на меня.
Я еще тогда был ребенок,
Но под бабкину песню вскок
Он бросался, как юный тигренок,
На оброненный ею клубок.
Все прошло. Потерял я бабку,
А еще через несколько лет
Из кота того сделали шапку,
А ее износил наш дед.
Сентябрь 1925 г.
«Все прошло!» В этих двух словах весь безнадежный провал Есенина. Поэт в течение всей своей деятельности оглядывался куда-то назад: «все прошло», все в прошлом, «где моя утраченная свежесть?» и т. д. и т. д. А когда он пытался заглянуть в будущее, оно виделось ему таким же безнадежным:
…Все пройдет, как с белых яблонь дым,
Увяданья золотом охваченный
Я не буду больше молодым.
И вот, все проходит, все гибнет. Конечно, эту гибельность Есенин носил в себе, в складе своей психики. Но он переносил ее на внешний мир: гибнут, и неизменно гибнут, по его представлению, люди, погибают животные. Кот, собака, лисица, корова, – все обречены на страшную и печальную смерть. И всех их Есенину жалко, и об этой жалости пишутся стихи. Странно только, что животных ему больше жаль, чем людей. Он сочувствует собаке и корове, но по отношению к близкой женщине не находит более нужных выражений, чем «паршивая сука», «чучело», «дрянь» и. т. п.[8]
К человеческому страданию Есенин относится почти пренебрежительно. В этом сказывается его болезненный уход от реальности. Ему не до жизни и, следовательно, ему не до людей. И вот он растрачивает свои душевные силы на сострадание тем, кому оно не нужно. («Не обижу ни козы, ни зайца» и т. п.).
Есенин беспросветно одинок, и это одиночество тащит его в омут.
Если в первый период творчества Есенину казалось, что по деревенским нивам ходит благостный апостол Андрей, то теперь эти нивы помрачены, тоской и страхом веет от них – словом – по ним бродит «чорная жуть» смерти. «Песнь о хлебе», тема которой – полевые работы, – написана в скорбном и безнадежном тоне. «Песнь о хлебе» под пером поэта безнадежности становится «Песней о чуме».
Вот она, суровая жестокость,
Где весь смысл страдания людей.
Режет серп тяжелые колосья
Как под горло режут лебедей.
Наше поле издавна знакомо
С августовской дрожью поутру.
Перевязана в снопы солома –
Каждый сноп лежит, как жолтый труп.
На телегах, как на катафалках,
Их везут в могильный склеп – овин,
Словно дьякон, на кобылу гаркнув,
Чтит возница погребальный чин…
..Никому и в голову не встанет,
Что солома это тоже плоть,
Людоедке мельнице зубами[9]
В рот суют те кости обмолоть.
И из мелева заквашивая тесто,
Выпекают груды вкусных яств…
Вот тогда-то входит яд белесый
В жбан желудка лица злобы класть.
Все побои ржи в припек окрасив,
Грубость жнущих сжав в духмянный сок,
Он вкушающим соломенное мясо
Отравляет жернова кишок.
И свистят по всей стране, как осень,
Шарлатан, убийца и злодей,
Оттого,
