Лев Троцкий - Портреты революционеров

г) отношение Воровского к Октябрьской революции и его роль в ней;

д) (sic!) период болезни Воровского и забота о нем Ленина;

е) смерть Воровского. Так как я в ближайшие месяцы буду полностью занят своей „Историей“, то ты мог бы работу о Воровском проделать систематически и детально, отмечая необходимые выдержки и давая их в переписку. Лучше переписать лишнее, чем упустить существенное».

В ответ из Берлина пришли первые книжные посылки и выяснилось: материалов о Воровском собралось довольно много.

Старый знакомый Воровского Якуб Ганецкий вскоре после трагического покушения в Женеве стал собирать литературно-критические и политические статьи и всячески пропагандировать их в печати. Так и у предельно субъективного в других случаях, строго оценивавшего своих современников Троцкого появилось желание сказать доброе слово о Вацлаве Воровском, об одном из немногих старых большевиков, который хорошо относился к нему, несмотря на старинные распри. Для Воровского, в отличие от Бонч-Бруевича, Кржижановского, Лядова и большинства «стариков» из эмигрантского окружения Ленина, Троцкий перестал быть bete noire[1] российского социал-демократического движения с тех пор, как летом 1917-го перешел на рельсы большевизма. Троцкого и Воровского объединяло еще и то, что оба они являлись культурнейшими людьми своего круга. В мотивах, побудивших Троцкого написать портрет Воровского, естественно, сыграла свою роль и тема «выстрела Конради». В святцах большевистского движения имя убитого террористом Воровского было записано рядом с именами Урицкого, Володарского, Войкова, хотя каждый из этих политиков проделал собственный, и отнюдь не однозначный, жизненный путь. Правда, в глазах последующих поколений, вынужденных жевать жвачку агитпропа, имена эти слились воедино. Для Троцкого же они остались все теми же хорошо знакомыми ему современниками.

Интересны именно с психологической точки зрения размышления Троцкого о покушении на Воровского. Дело в том, что сам Лев Троцкий, высланный в 1929 году в Турцию и вскоре лишенный советского гражданства, почти сразу же остался без охраны. Заставив его с семьей покинуть советское консульство в Константинополе, ОГПУ обрекло Троцкого, как казалось тогда, на верную гибель. Однако Сталин и его сообщники, мечтавшие, что «мокрое дело» совершат вместо них террористы из стана «классовых врагов», глубоко просчитались. Среди молодых сторонников Троцкого в разных странах всегда находилось достаточно добровольцев охранять его от возможных покушений. Да и сам Троцкий, работая над своими книгами по много часов в день, рано или поздно, но стал зарабатывать достаточно, дабы обеспечить безопасность маленькой колонии на острове Принкипо. Правда, до него продолжали доходить сведения, что генерал Туркул и другие видные белые офицеры готовятся с ним расправиться. Все это вызывало в Троцком подавленность, чувство затравленности. И к прежней «абстрактной» мании преследования у Льва Троцкого примешался реальный страх – пасть от руки конкретных убийц. Все это, вместе взятое, и дало повод ссыльному политику для раздумий о судьбе Воровского.

И наконец, личный, кажется неизвестный, мотив в написании данных мемуаров. После убийства Вацлава Воровского Троцкий и его жена стали как бы опекунами тяжело больной туберкулезом дочери Воровского Нины. Девушка на правах члена семьи почти каждый день приходила к ним в Кавалерский корпус Кремля. Между Львом Седовым и талантливой, но очень экзальтированной Ниной Воровской завязался бурный роман. Даже и после разрыва между ними добрые отношения двух семей не прервались. Более того, дружба приобрела еще и политическую окраску. Во второй половине 20-х годов Нина Воровская примкнула к «объединенной» оппозиции, возглавляемой Троцким, Зиновьевым и Каменевым. После же раскола рядов оппозиции, последовавшего вслед за XV съездом партии, Нина продолжала считать себя троцкисткой. Серьезной подпольной работы она вести не могла по состоянию здоровья. Однако с первых же дней существования Красного Креста большевиков-ленинцев включилась в его деятельность. О ней мы читаем в «Бюллетене оппозиции» в марте 1931 года:

«Умерла Нина Воровская, 23-х лет, сгорев в огне туберкулеза. Дочь В. В. Воровского, старого революционера-большевика, убитого в Швейцарии белым террористом, Нина унаследовала от отца самостоятельный и строптивый склад характера, общую талантливость натуры, иронические огоньки в глазах, но – увы! – также и тяжкий недуг».

По всей вероятности, автором некролога является сам Лев Троцкий. Он продолжает так:

«Уже то, что сказано о психологическом складе Нины, объясняет достаточно, как и почему она в совсем еще юном возрасте примкнула к оппозиции. Примкнув, она не знала уже ни сомнений, ни колебаний. Ее комната в Москве была одним из очагов комсомольской и партийной оппозиции. Нина рвала с друзьями в тот час, когда они рвали с оппозицией. Из комсомола Воровская была исключена, о принятии в партию не могло быть и речи.

От отца – кажется, также и от матери – Нина унаследовала и артистические данные: она была оригинальной рисовальщицей. […] За границей (в Берлине. – М. К.) она подверглась тяжкой операции (тораксопластика). Прежде чем Нина успела оправиться, ее срочно вызвали в Москву, через полпредство. Полуофициально ей объяснили внезапный вызов валютными соображениями. В действительности же власти установили, несомненно, связи Нины с нами и с иностранными оппозиционерами и решили сразу оборвать ее пребывание за границей… Судьба не дала Нине развернуть свою личность. Но все, кто знал ее, сохранят в своей памяти этот прекрасный и трагический образ».

После кончины Нины доброе отношение к ней Троцкий как бы перепроецировал на Вацлава Вацлавовича Воровского. А по словам известного троцкиста Виктора Далина, хорошо знавшего Нину Воровскую, Лев Седов как-то передал тяжело больной девушке в Москву с оказией: «Старик работает над биографией твоего отца».

Упомянем еще один (правда, побочный) импульс, побудивший Троцкого написать о Воровском. Среди бумаг Льва Троцкого, которые он незадолго до своей гибели передал на хранение в Гарвард, в отдельной папке сохранились заготовки к полемике с итальянским политиком и дипломатом Сфорцей. В своей книге Сфорца вложил в уста Воровского немало пошлости, не свойственной советскому дипломату, и самой дешевой клеветы. В годы эмиграции Троцкий довольно часто встречался с измышлениями такого рода. Поэтому-то книга Сфорцы, попадаясь постоянно на глаза Троцкому в его рабочем кабинете, подталкивала его к работе над мемуарным сборником «Мы и они». «…Я хотел бы написать статью: Ленин, Воровский и граф Сфорца. Этот поганенький либерально-сиятельный итальянский дипломат гнусно оклеветал Ленина и Воровского. Разоблачить и уличить его можно беспощадно. Книга Сфорцы вышла на всех языках и широко рекламировалась в Америке. Как Вы думаете, нашлось бы место для такой статьи?» – советовался Троцкий 25 января 1932 года все с тем же Максом Истменом, который одно время служил посредником между Троцким и американскими журналами и издательствами.