Лев Хургес - Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка

Бесспорной кульминацией этого экстремально-эксклюзивного «тура» стала Колыма, куда путешественника доставили в конце лета 1938 года – доставили, как и в Испанию, водным путем. Но на сей раз – уже никакой конспирации, никаких липовых труб с дымком, никаких личных кают! Все предельно ясно, сугубо демократично и исключительно скромно – трюм, набитый до отказа человеческим материалом, и гражданская война между его слоями – урками и фраерами, блатными и политическими.

Само название парохода было и настоящим, и говорящим – «Дальстрой»: в честь одной государственной сверхкорпорации, созданной в ноябре 1931 года. Родная партия и любимое правительство благословили ее и уполномочили на доверительное управление угодьями, столь обширными, и душами, столь несчетными и полумертвыми, что захватывало дух[18]. Если с чем и сравнить «Дальстрой», то разве что с британскими Ост– или Вест-Индской компаниями.

Пейзаж на Колыме, правда, неприветлив, а климат убийственней, зато геологи разведали там в конце 1920-х гг. несметные богатства – золото и олово, серебро и вольфрам. Цены на них в 1930-е годы пошли круто вверх, а цены на машины – после Большой Депрессии на Западе – вниз. Идеальный для СССР расклад, ибо именно в машинах и технологиях больше всего нуждалась советская власть на путях своей модернизации! Ради такого гешефта сотню-другую тысяч зэков и в мерзлоту положить не жалко. Своего максимума (около 80 тонн) допотопная – фактически вручную – добыча золота достигла в 1940 году[19] – на третий год пребывания Л. X. на Колыме.

Если ГУЛАГ – архипелаг, то Колыма – его центральная гряда, со своей столицей (Магадан), аванпортом (Нагаево) и обширными кладбищами (везде). Прииски, на которых Л. X. больше всего работал, и лагпункты, в которых он дольше всего жил, располагались на золотоносных россыпях левых притоков Берелеха, выше по течению реки, если считать от устья Мальдяка. В дальнейшем Л. X. «крутился» около самого Мальдяка (ныне Сусуманский район).

К тому колымскому компендиуму, что уже сложился в историко-читательском сознании благодаря прозе и воспоминаниям В. Шаламова и А. Солженицына, а также Е. Гинзбург, Б. Лесняка и многих других (в меньшей степени – благодаря историческим штудиям), каждая новая книга всегда добавляет что-то свое. Правда, приходится различать событийную эмпирику – описания сугубо индивидуального опыта каждого зэка – и попытки ее осмысления и, может быть, обобщения.

У Хургеса, как мне кажется, есть заслуги и в том, и в другом. Ни у кого до него я не встречал, например, подробного описания сектантов-«крестиков». Вот, коротко, их доктрина: «Человек создан для пребывания с Богом на небе в вечном блаженстве, и если человек на небе чем-нибудь прогневит Бога, то тот, в наказание, посылает его на землю мучиться и искупать свою вину. Вся земная жизнь – это наказание, и когда Бог найдет, что человек уже искупил свой грех, то пошлет ему смерть, этим прощая человека и призывая его к себе блаженствовать на небе».

Л. X. встретил «крестиков» на прииске «23-й километр» летом 1940 года, и все то, что он о них пишет, и впрямь кажется невероятным и, стало быть, подозрительным на легендарность.

Но нашлось и еще одно – независимое – свидетельство о «крестиках». В воспоминаниях А. С. Яроцкого «Золотая Колыма», вышедших в 2004 году, им посвящен эпизод, относящийся, по Яроцкому, к весне или лету 1936 года (Л. X. тогда еще не подозревал не только о «своей» Колыме, но и о «своей» Испании): «В лагере остался “отсев” – так называли людей, которые не отзывались ни на какие фамилии. Это старые тюремные сидельцы, считавшие, что каждый день в тюрьме или на этапе – благо, т. к. на этапе не заставят работать; были и национальные меньшинства вроде удэгэ или гольдов, которые не понимали по-русски, и, наконец, “крестики” – дремучие сектанты, не признававшие никакой власти, не имевшие никогда паспортов, не бравшие в руки денег, так как на них “печать антихриста”, не имевшие фамилий, ибо во Христе все братья, и между собой именовавшиеся “брат Иван”, “брат Петр”»[20].

Однозначно идентифицировать «крестиков» не удалось: в целом понятно, что скорее всего это одна из радикальных евангелических сект хлыстовского толка, массово возникавших во второй половине XIX в. и первой половине XX в. по всей России. Ни в книге А. Эткинда «Хлыст», ни в других источниках о русском сектантстве встретить секту под именем «крестики» не привелось. В чем-то они совпадают с одними, в чем-то с другими сектами. Так, А. Эткинд[21] нашел в «крестиках» модифицированное сходство с одной из самых древних и самых недоступных сект – с «бегунами», любимой сектой русских народников. Из встреченного в литературе, пожалуй, ближе всего к «крестикам» «молчальники» – один из сравнительно молодых и наиболее фанатичных толков «истинно-православных христиан»: в 1930-е гг. НКВД сажал их особенно щедро. Секта «молчальников» зародилась в 1920-е гг. в Тамбовской области, а окончательно сформировалась только в середине 1950-х. Принимая обет молчания и отказываясь от любой работы, они стремятся порвать все связи с внешним миром и превратиться в «живой труп», смерть считают благом, придерживаются безбрачия.

Другим хлыстовским толком, прочно обжившимся в ГУЛАГе, были куда более многочисленные «федоровцы» – последователи юродивого Федора Рыбалкина из села Новый Лиман Богучарского района Воронежской области, проповедовавшего о пришествии Антихриста, о снятия благодати с официальной церкви и о скором Конце Света. Его последователи считали его Христом и носили рубахи и шерстяные балахоны, расшитые крестами, обвязывались связками лука, символизировавшего горечь земной жизни. Начиная с 1926 года, репрессии были постоянном аккомпанементом бытования «федоровцев». Так, на суде в Воронеже в ноябре 1929 года они юродствовали, сидели на полу, закрывшись в капюшоны, а на все вопросы отвечали: «Отец небесный знает». Именно «федоровцев» скорее всего имел в виду В. Шаламов[22], когда писал о «десятки лет встречающейся в наших лагерях» секте «Бог знает».

Как пример не столько эмпирический, сколько обобщающий, приведу другой эпизод – разговор на прииске Мальдяк горного инженера зэка Абрамовича с генерал-лейтенантом, фамилии которого Л. X. не запомнил. Выслушав, не перебивая, соображения Абрамовича по оптимизации трудовых процессов на прииске, генерал спокойно сказал: «…Разбираясь в технической стороне вопроса, вы совершенно не понимаете его политической стороны. <…> Все вы, присланные сюда, являетесь для нашего общества не только лишними, но и опасными людьми, подлежащими физическому уничтожению. В основном для этого вас сюда и привезли. Сколько вы здесь до своего конца сумеете наработать, вопрос второстепенный, а вот основная задача – ваше физическое уничтожение – будет здесь решена тихо и незаметно для остального общества. Надеюсь, я доходчиво изложил?..».