Франкенштейн и его женщины. Пять англичанок в поисках счастья - Нина Дмитриевна Агишева
Кому только он тогда не помогал: печатал всех инакомыслящих, от священников до врачей и ученых, прославил многих поэтов. Он был гением издательского дела: первым стал выпускать ежедневники для мужчин и женщин и даже продавать патентованные лекарства. Дела шли в гору, и он щедро делился своими доходами с друзьями.
Три недели продолжалось это немыслимое для Мэри счастье, пока хозяин сам не подыскал ей жилье неподалеку, на Джордж-стрит, и не сказал: «Больше всего мне нравится в тебе твоя внутренняя свобода, Мэри: ты ни на минуту не задумалась о том, что скажут вокруг, если мы, мужчина и женщина, совершенно одни, без слуг и без родни, станем жить вместе в одном доме. Будь всегда такой смелой!» И предложил печататься в издаваемом им журнале «Аналитическое обозрение» — благодаря этому Мэри смогла не только сама платить за квартиру, но и даже что-то посылать сестрам. Она по-прежнему ходила к Джонсону обедать, надо было только перейти Темзу, всего-то десять минут пешком. И именно там она познакомилась с лучшим другом своего издателя — модным художником Генрихом Фюсли.
С чего все началось?.. Да с его картины «Ночной кошмар» — она висела прямо над обеденным столом в гостиной Джонсона. Это потом ее авторские копии будут продавать на аукционах за бешеные деньги — так одна из них и попадет со временем в приемную доктора Фрейда. Страх и насилие — твердая валюта на все времена, Фюсли это отлично знал. Первый раз увидев полотно, Мэри остолбенела: демон верхом на обнаженной женщине, а в центре — огромная зловещая голова слепой лошади. От картины шло такое эротическое напряжение, что у нее сжались колени.
— Вам нравится? — спросил ее невысокий джентльмен с выразительным лицом: большие умные глаза, огромный нос и чувственный рот. Он был автором картины.
Она только и смогла пробормотать: «Мне страшно». Она была девственницей и прекрасно понимала, что разговоры за обеденным столом у Джонсона — об адюльтере и бисексуальности — не подходят для женских ушей, но, думала она, женщины-то живут среди этого, и ради них она должна понимать, о чем речь.
Фюсли тогда было уже сорок девять, но благодаря жадному интересу к жизни он не казался стариком. Он стал засиживаться у Джонсона за полночь — и разговаривал, разговаривал с Мэри обо всем на свете. Спрашивал про детство, про сестер, про жизнь в Бате, где она служила компаньонкой у богатой дамы. Больше всего ему понравился рассказ о том, как она почти силой увезла сестру Элизу от ее мужа, судовладельца Мередита Бишопа, и прямо в кэбе разломала в ярости ее обручальное кольцо. Это из-за брака сестры, которая чуть не лишилась тогда рассудка от постоянного насилия мужа, Уолстонкрафт писала, что в Англии «жена является такой же собственностью мужа, как его лошадь, как его собственная задница, в то время как у нее самой нет ничего, что принадлежало бы ей».
— У вас, должно быть, сильные руки, Мэри, покажите-ка! Ведь даже я не смог бы сломать кольцо.
И, не дотрагиваясь до ее рук, художник просто смотрел на Мэри во все глаза.
Он о многом рассказывал ей и сам. Этот смелый швейцарец, друг художника Джошуа Рейнольдса и поэта Уильяма Блейка, сделал в Англии успешную карьеру. Он не только шокировал почтенную публику, но и рисовал сентиментальные картины — славу ему принесло, например, полотно «Апофеоз Пенелопы Бутби», где он по просьбе отца умершей шестилетней девочки изобразил ее встречу с Ангелом. Но на самом деле этого раннего романтика, как его назовут позже искусствоведы, по-настоящему интересовали только две вещи — секс и безумие. Если Мэри в своих «Мыслях об образовании дочерей…» писала о том, что девочкам не стоит потакать всем своим желаниям, то он убеждал ее: секс не должен быть запретной темой. На самом деле секс — содержание и одна из главных радостей жизни. (Надо сказать, для того времени весьма отважные и редкие суждения.)
До Мэри доходили слухи о близких отношениях Фюсли и с мужчинами, и с женщинами — но она потеряла дар речи, когда он поведал ей скандальную историю о связи с племянницей своего первого любовника-мужчины, протестантского священника! Все это обрушилось на нее как снежная лавина, и она оказалась погребена под ней. А Генри не церемонился в разговорах:
— Мэри, ты мастурбируешь? Что ты краснеешь — ведь это же совершенно нормально. Нашу сексуальность, и мужскую, и женскую, давно пора достать из отхожего места, куда ее поместило общество, и признать важной силой. Смотри — я принес тебе свои рисунки, они не для широкой публики. Забавно, правда?
На этих рисунках у дам были прически в виде разнообразных фаллосов. Но и многие официальные работы Фюсли шокировали не меньше: обнаженные греческие боги играли там всеми своими мускулами, черти носом тыкались в груди фей, а ведьмы из шекспировского «Макбета»! — нельзя было без содрогания смотреть на их длинные высунутые языки, морщинистые лица и скрюченные носы. Казалось, в них сосредоточилось все зло мира, вся безнадежность человеческой жизни.
Однажды Генри познакомил Мэри со своей женой Софией, бывшей моделью. Она была ладной, хорошенькой и цепкой. Но разговор втроем не клеился, и они продолжили свое общение наедине. Фюсли распалял ее воображение, пробуждал чувственность — но не делал ни малейших попыток ее соблазнить. Это сбивало с толку. Завороженная его талантом художника и рассказчика, Мэри влюбилась без памяти, ей хотелось видеть и слышать Генри каждый день и каждую минуту — и однажды она пришла к Софии и предложила ей жизнь втроем. У нее и в мыслях не было, что у них будет еще и общая постель, но София, как нетрудно догадаться, выгнала ее и потребовала от мужа обещания прекратить их встречи. Он согласился. Джонсон тогда просто посмеялся, а Мэри пережила первое предательство в своей жизни. И немедленно решила ехать во Францию, благо там как раз происходила революция. «Я старая дева, — писала она другу, — но старая дева на крыльях, я уеду и буду рассказывать о событиях во Франции англичанам».
*
