Ролан Барт. Биография - Тифен Самойо
Статьи, отдающие дань уважения Барту, все публикуются, многие из них вышли в Le Monde. Через несколько дней после смерти Барта Сьюзен Зонтаг опубликовала в New York Review of Books очень красивый текст об отношении писателя к радости и печали, о чтении как форме счастья. Тот, чей возраст никто не мог угадать, часто появлялся в компании молодых людей, не пытаясь, впрочем, выглядеть моложе: это было уместно, поскольку «хронологическая последовательность его жизни» не была «прямой». Казалось, его тело знало, что такое покой. И постоянно в его личности чудится нечто затаенное, «всегда патетическое, что еще четче проявилось в преждевременной и трагической смерти»[18]. Как позднее Юлия Кристева, Жан Рудо в La Nouvelle Revue française вспоминает голос Барта, ритм его фраз, его манеру расставлять паузы и акценты, любовь к музыке – любовь, столь очевидную в зерне его голоса, – и манеру курить небольшие сигары «Партагас». Помимо всего прочего, Рудо говорит о колебаниях Барта в отношении жизни и творчества.
Ему было важно стать не известным, а признанным благодаря тому, что делало его известным. Самое главное в его текстах – то, как жизненный опыт заставляет теорию пошатнуться: голос ищет тело, чтобы, наконец, запоздало проскользнуть в трогательное «Я» последних книг. Если пишешь для того, чтобы тебя любили, надо, чтобы письмо уподоблялось тому, кто ты есть; внутри него должен быть след этой нехватки, этой пустоты, из которой исходит призыв к другим[19].
Барт, или двусмысленности[20]: где он был, когда присутствовал? Чем он будет в свое отсутствие? Смерть открывает другим целые пласты пустоты или отсутствия, которые больше не скрываются за избранной и выставленной напоказ жизнью. Этот голос, искавший тело, как он будет дальше отзываться? Несколько человек, в частности Кальвино, объединяют посмертную дань Барту с рецензией на Camera lucida. Неподвижность лица есть смерть, поэтому Барт так неохотно фотографировался. Книга становится пророческим текстом, отмеченным стремлением к смерти. Если это толкование кажется нарочитым и потому к нему следует относиться с осторожностью, все же оно указывает на истину, в которой определенную роль играет Camera lucida. В это время внутреннему одиночеству вторит социальная изоляция, ощущение маргинализации. Огромный успех «Фрагментов любовной речи», популярность курса лекций в Коллеж де Франс не прошли даром. Покинутый частью интеллигенции, которая в развитии автобиографического повествования, повороте в сторону романа и фотографии увидела компромисс и что-то вроде претензии на признание света, он вынужден был страдать и от отдаления, даже неприязни со стороны многих неакадемических критиков. Книга Бюрнье и Рамбо[21] «Ролан-Барт без хлопот» как раз доставила ему хлопот; громкое заявление на «Лекции» при вступлении в Коллеж, что «язык – это фашист», сделанное в 1977 году, испортило его имидж среди политически ангажированных философов и теоретиков, обвинивших его в том, что он уступил веяниям моды, и одновременно осуждавших его политическое безразличие или, возможно, просто отличие. А главное – его последняя книга, Camera lucida, в которую он вложил столько личного, ставшая своеобразным надгробным памятником для его матери и позволившая ему уединиться с ней, получила смешанные отзывы. Его высказывания о фотографии все еще не принимают всерьез. Во всяком случае, его не считают теоретиком, а личную тему трогать не смеют. Безразличие в ответ на такую откровенность болезненно и у любого писателя может отбить желание жить. Даже если не все писатели от этого умирают, всех оно ранит.
От чего умер Ролан Барт? Вопрос, как мы видим, остается открытым, несмотря на явную очевидность клинического диагноза. Жак Деррида подчеркивает множественность «смертей Ролана Барта». «Смерть называет себя по имени, но с тем, чтобы тут же рассеяться, навязать странный синтаксис – именем одного-единственного ответить нескольким»[22]. Дальше он детализирует это множественное число:
Смерти Ролана Барта – его смерти и мертвые, близкие, которые мертвы и чья смерть должна поселиться в нем, расположив места и торжественные моменты, расставив могилы в его внутреннем пространстве (заканчивая и, по всей видимости, начиная с его матери). Его смерти, те, которые он проживал во множественном числе… эта мысль о смерти, которая начинается. При жизни он сам напишет смерть Ролана Барта. И наконец, его смерти, его тексты о смерти, все, что он писал с такой настойчивостью в ее смещении, о смерти, на тему смерти, если хотите, если действительно существует такая тема Смерти. От романа к фотографии, от «Нулевой степени письма» (1953) к Camera lucida (1980) некоторая мысль о смерти все приводила в движение…[23]
Эта смерть в жизни, вероятно, была там с самого начала, и потому так трудно было быть современником Барта. Дело еще и в разнице во времени, как считает Деррида, по его словам, знавший Барта в основном по поездкам, когда сидел напротив него в поезде в Лилль или рядом, через проход, в самолете, летевшем в Балтимор. Эта гетерогенная современность прочитывается в Прусте, в подписях к некоторым фотографиям или в его последних лекциях. «Я лишь воображаемый современник моего собственного настоящего – его языков, утопий, систем (то есть фикций), в общем, его мифологии или философии, но не истории; я живу лишь в пляшущем фантасмагорическом отсвете этой истории»[24]. Смерть вторгается в его жизнь и заставляет его писать. Смерть произведения вписана в последние мгновения курса лекций. 23 февраля 1980 года Барт смирился с тем, что не получится совместить конец курса с реальной публикацией Произведения, за складыванием которого он следил вместе со своими учениками. «Увы, что касается лично меня, то об этом нет и речи: я не могу, как волшебник, достать из своей шляпы некое Произведение и уж тем более, по всей очевидности, тот Роман, Приготовление которого хотел проанализировать»[25]. В заметках, написанных в ноябре 1979 года, он признает: на его отношение к миру так повлияла смерть матери, что он не уверен в своей способности что-то еще написать. Жорж Рейар рассказывает, что за несколько дней до аварии он подвозил Барта в Политехническую школу, где тот должен был выступить в рамках одного из курсов Антуана Компаньона. Провожая его вечером на улицу Сервандони, Рейар задал вопрос, довольно тривиальный для
