Александр Бовин - 5 лет среди евреев и мидовцев
Воскресенье здесь — день рабочий (и зовется, разумеется, не “воскресенье”, а просто “йом ришон”, то есть “день первый”, ибо с него-то и начинается еврейская неделя). С утра отправился в МИД. Таковой, — как и все израильское начальство, — находится в Иерусалиме. А поскольку мировое сообщество не признает Иерусалим столицей Израиля, то все посольства (кроме Коста-Рики и Сальвадора) расположены в Тель-Авиве. Очень неудобно. Почти каждый день (а иногда и по два раза) приходилось мотаться туда и обратно, а это — 130 км и два часа без толку потраченного времени.
В этот же день — первое посещение своего рабочего места. Рабочее место — это Генеральное консульство СССР, ныне преобразованное в посольство.
Группа советских консульских работников (3 человека) прибыла в Тель-Авив в июле 1987 года. Формальная задача — урегулирование юридического статуса советской собственности, плюс — оформление документов гражданам СССР. Но фактически таким путем было обозначено дипломатическое присутствие СССР в Израиле. Соответственно в июле 1988 года в Москве появилась консульская делегация Израиля.
Я хорошо знаю Арье Левина, генерального консула, а затем посла Израиля в России. Умный, интеллигентный человек. Профессионал высшей пробы. Прекрасно ориентировался в российских лабиринтах. Критически оценивал виляния израильской политики по отношению к Москве.
“Когда большая алия достигла пика, — говорил он в июле 1996 года, — Россия перестала интересовать нас. Это ошибочный подход. Нельзя пренебрегать контактами с Россией, ссылаясь на нашу “проамериканскую” ориентацию. Нельзя забывать о том, что Россия — мощная держава. Сегодня она повержена, разъята, но, поверьте мне, через десять лет она вполне может наверстать упущенное”.
Надеюсь встретиться и поговорить с Арье в 2006 году…
Советское генконсульство занимало несколько небольших комнат на 15-м этаже здания, носившего название “Мерказ текстиль” (“Центр текстиля”). У входа в наши апартаменты стоял, вернее, сидел солдат с автоматом, именуемый “мальчик Мотя”. Охранял нас, стало быть. В кабинете все было как положено: портрет Горбачева, сейф и телефон с гербом Советского Союза на диске. Собрались — поговорили. Сотрудники с любопытством смотрели на меня, я — на них. Началась притирка, которая, как правило, никогда не кончается.
На следующий день после вручения верительных грамот состоялся первый урок иврита. Научить меня ивриту взялась очаровательная девушка из Грузии Нана Наш. Если сразу заглянуть в конец, то не научила. Может быть, потому, что процесс обучения интересовал меня больше, чем результат. Мои достижения — сотни полторы расхожих слов и выражений плюс умение прочитать вывески на улице. Помогало создавать атмосферу…
С языками у меня такая штука. Люблю их учить, но никак не могу выучить. Пятьдесят с лишним лет учил, к примеру, английский, даже один месяц — в Лондоне, но так и не научился свободно говорить. Еще хуже обстоит дело с французским, немецким и т. д. В порядке лингвистического баловства по десятку слов могу сказать на китайском или японском. Сказалось скорее всего то, что я никогда подолгу не жил за границей. И то, что никогда не было трудностей с переводчиками. Наверное, следовало бы проявить настойчивость, заставить себя, но всегда находилось что-то более интересное, чем уроки языка. Так что работал с переводчиками. Конечно, это сковывало, осложняло контакты, лишало их легкости, непосредственности. Я чувствовал это и будучи журналистом. Став послом — тем более.
25 декабря в тель-авивском Доме журналистов прошла моя первая пресс-конференция.
“Бовин сидит за столом в свободной, даже расслабленной позе, — рисует газета “Время”. — Большой. Грузный. Ярко освещенный. Бесстрастное лицо. Никаких эмоций. На вопросы отвечает сразу, четко и коротко. Иногда резковато, но тогда он смягчает свои слова легкой улыбкой. Трудно поверить, что дипломатическая карьера этого человека началась всего три дня назад”.
Далее фрагменты стенограммы.
— Вы поддерживали не только служебные, но и хорошие личные отношения с Михаилом Горбачевым. В каких отношениях вы находитесь с Борисом Ельциным?
— Начиная с 1986 года я два раза говорил с Горбачевым: один раз при личной встрече и один раз по телефону.
За то время, что Ельцин находится в Москве, я еще ни разу не разговаривал с ним. Так что говорить можно только о чисто деловых отношениях. Конкретных поручений от Ельцина перед приездом сюда я не получал.
— Сегодня Михаил Горбачев выходит в отставку. Какие чувства вы испытываете?
— Я очень высоко ценю Горбачева. Это один из великих политиков XX века. Он решил задачу невероятной трудности: разрушил ту тюрьму, которая создавалась 70 лет. Но силы человека ограничены. История возложила на него задачу разрушения. Кстати, это касается и Ельцина, и Шеварднадзе, и Яковлева. Задача всего их поколения — разрушить эту тюрьму. Следующая задача — созидание. Ее предстоит решить следующему поколению, тем, которым сейчас 30–40 лет. Они построят новую Россию. Я с огромной благодарностью провожаю Горбачева и, конечно, с грустью.
— Какими вам представляются ваши задачи?
— Буду стараться, чтобы отношения между нашими странами были максимально дружественными. Это касается политики, экономики, культуры. Здесь живут полмиллиона людей, которые приехали из бывшего Советского Союза. Сейчас это полмиллиона разорванных ниточек. Я попытаюсь связать их заново. И вижу в этом свою главную роль…
Приезд русского посла — хлеб для журналистов. Писали много и со смаком. В общем, по-доброму писали. Встречались и забавности. Так, в газете “Знак времени” можно было прочитать: “Александр Бовин — посол несуществующего государства, вручение им верительных грамот — самое фантастическое событие в истории дипломатии”. Я готов был обидеться, но за этой ехидной тирадой следовали “Сонеты Бовину”, сочиненные Анатолием Добровичем.
1.Любезный Александр, какая радость: Бовин!Усилится одышка в центре склок.С Россией диалог во сне лишь полюбовен.Но “оскорбленному есть чувству уголок”.В харчевне, где б хозяин приволокНам пива и маслин, и мяса из жаровен,И левантийских всяких там хреновин,Чтоб шел еврейско-русский диалог,Как разговор, прервавшийся вчера,В котором чувствуешь: политика — игра,И нации — игра, и разница в широтах,А не игра — такие вечера.Свой человек, большущий, как гора,И жемчуг мысли в общих нечистотах.2.В посольском кабинете день-деньской.Но ранним утром — этакое диво:По влажному бульвару Тель-АвиваПройтись, как от Никитской до Тверской.Нет-нет повеет нашею Москвой…Гляди, она сместилась прихотливоНа Юг, ее украсила олива,Пророков гомон, ветерок морской.А вдруг и вправду есть такой распил,Где линии судеб нерасторжимы,Хотя встают и падают режимы?За это я б чего-нибудь распил…Но, господин посол, державной чести школаДиктует лишь поклон в пределах протокола.
Поэзия, пусть немножко замысловатая, примирила меня с прозой. Разговор, прервавшийся, к сожалению, не вчера и не позавчера, надо было начинать снова. Для этого меня и послали в Израиль.
