Рудольф Риббентроп - Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»
Отныне европейская политика определялась в первую очередь пятью державами: Великобританией, Францией, Россией, Австро-Венгрией — и теперь еще — и Германским рейхом. Бисмарку принадлежит запечатлевающаяся формулировка: «В компании пятерых нужно постоянно заботиться о том, чтобы находиться втроем». Ему удался мастерский трюк: невзирая на противоречия между Австрией и Россией на Балканах установить с обеими странами договорные обязательства, с Австрией — подлинный союз, с Россией — знаменитый «договор перестраховки», призванный уберечь империю на востоке от войны на два фронта на тот случай, если бы Франция лелеяла планы реванша. С англичанами в то время не имелось, по сути, противоречий, хотя, как выразился как-то Бисмарк, «они не желают, чтобы мы их любили».
В правление кайзера Вильгельма II от этой концепции отказались. «Договор о перестраховке» с Россией продлен не был. Находившаяся в изоляции Россия — у нее имелись напряженные отношения с Англией в связи с русской экспансией в направлении Персидского залива и Индии — была, таким образом, вынуждена объединиться с Францией. Англия, традиционно относившаяся с недоверием к сильнейшей континентальной державе — тем временем таковой считалась Германия, — была озадачена кайзеровской «мировой политикой» и постройкой немецкого военного флота. За ней предполагались враждебные Англии мотивы, хотя военно-морская стратегическая концепция, лежавшая в основе, этого не предусматривала, и флот строился вовсе не с намерением догнать британский. Экспансия немецкой экономики на Ближнем Востоке (Багдадская железная дорога) затрагивала британские интересы в чувствительной политической зоне, по которой пролегал «путь в Индию» (Суэцкий канал). Но и Россия также, в связи с интересом в отношении турецких проливов, была задета немецкой активностью. Дедушка вновь и вновь резко критиковал кайзеровскую внешнюю политику: вызов Англии — хотя и ненамеренный — с одной стороны, и отказ от «договора о перестраховке» с Россией — с другой. Заметит ли читатель параллель с ситуацией рейха, начиная с 1933 года, отчаянное положение между молотом и наковальней? В одной речи, произнесенной в рейхстаге в 1882 году, Бисмарк сформулировал: «… миллионы штыков направлены, главным образом, на центр Европы; мы находимся в центре Европы и уже по причине нашего географического положения, кроме того, в результате всей европейской истории, преимущественно обречены иметь дело с коалициями других держав». «Кошмар коалиций, — полагал Бисмарк, — надолго, возможно, навсегда, останется для немецкого министра обоснованным»[7]. Бывший французский посол в Бонне говорит об «определенном традиционном политическом образе мышления во Франции, неизменно имеющем в виду Москву, когда речь идет о Германии»[8].
Политика кайзера и канцлера Бюлова исходила из наличия непримиримого противоречия между Англией и Россией. Бюлов рассчитывал на политику «свободы рук», позволяющую ему, как он полагал, в любой момент выбрать одну из опций — либо за Россию, либо за Англию, пока в один прекрасный момент (1907 год) сближение между Англией и Россией не поставило Германию между двух огней, приведя к ее окружению.
В 1905 году Германия располагала возможностью разорвать кольцо окружения, грозившее сомкнуться вокруг империи, превентивно разбив Францию. Россия проиграла войну с Японией, ее внешнеполитическая активность была парализована в результате революционных выступлений внутри страны. Уровень вооружения предоставлял империи шанс взять верх над Францией военным путем. В исторической фазе национальной державной политики в Европе подобные размышления, с целью своевременного предотвращения возможных в будущем опасностей, считались легитимными. Так, командующий английским флотом Фишер предлагал в то время нападение на Германию и потопление немецкого флота, что не явилось бы ни первым примером английского образа действий подобного рода — и ни последним[9]. Освободительный удар в 1905 году не состоялся — в результате, империя в 1914 должна была вступить в военные действия при значительно менее благоприятных условиях.
Решающей державой являлась Англия. Ревность в отношении немецкой конкуренции на мировых рынках сыграла пагубную роль. Достаточно вспомнить введение маркировки «Made in Germany» для немецких товаров в Британской империи! Оно, однако, явилось лишь одним из очередных симптомов возросшего значения Германии. Стародавний английский принцип составлять коалицию против сильнейшей континентальной державы с начала двадцатого века утвердился в качестве лейтмотива британской политики по отношению к Германской империи[10]. Эта политика осуществлялась Англией искусно и с успехом; ложная оценка тенденций развития мировой политики и неверные выводы, сделанные кайзеровским правительством, несомненно, сыграли на руку англичанам. Кайзеровская внешняя политика не обладала концепцией, позволявшей последовательно учитывать неизменно опасное центральное местоположение империи в Европе.
Первая мировая война выявила неожиданную мощь Германской империи. Потребовались ресурсы едва ли не всего мира, чтобы ее в конце концов победить. Версальский договор должен был послужить тому, чтобы раз и навсегда уничтожить этот потенциал центральноевропейской державы. Положения договора способствовали возникновению вакуума власти в центре Европы. Можно было предвидеть, что он, как и любой другой вакуум, когда-нибудь будет тем или иным способом заполнен и, следовательно, не послужит утверждению прочного мира. Вместо этого в результате прогрессирующей консолидации и растущей военной мощи Советского государства возникла латентная угроза Европе. Однако тревога соседних государств по поводу потенциальной мощи Германии не исчезла, хотя в 1933 году ни о какой «мощи» рейха не могло идти и речи. Мы увидим, какие решения этой главной проблемы европейской политики предлагала — увы, тщетно — германская политика.
Очевидец
«Меня назначили госсекретарем, но я переиграл это на Лондон!» — такими словами отец встретил нас, мать и меня, в августе 1936 года на тихой окраинной улочке Байройта[11]. В ту пору мне было пятнадцать лет. В этот полдень отца дважды вызывали к Гитлеру на виллу Ванфрид. Мать использовала предоставившийся случай, чтобы посетить со мной знаменитый «Эрмитаж». Отец обнял ее. Он еще находился под впечатлением своего решения — в этом нетрудно было убедиться, взглянув на его сияющее лицо. Мать, однако, инстинктивно поднесла руку ко рту — характерный для нее жест при известии о чем-то непредвиденном, внезапном или серьезном, когда ей не удавалось сразу оценить важность и последствия узнанного. С таким точно жестом три с половиной года назад, 30 января 1933 года, она вошла в комнату нашего дома в берлинском районе Далем — учительница музыки, фройляйн Мундинг, как раз и далеко не впервые пыталась объяснить мне, если перед нотой стоит «#», то надо играть не «фа», а «фа диез». Мать лишь произнесла тогда едва слышно: «Гитлер стал рейхсканцлером». В такой присущей ей своеобразной манере она выражала занимавший ее мысли вопрос: «Что из этого выйдет?» В тот момент она не могла и отдаленно догадываться, какой драмой и, в конечном итоге, трагедией отзовется этот день в судьбе ее мужа, тем самым и в ее собственной, да и в жизни всей семьи.
