Анна Вырубова - Фрейлина Её величества. «Дневник» и воспоминания Анны Вырубовой
Вырубова считала, что она «не сама от себя», а «орудие судьбы», «только орудие судьбы». «Те, что прочтут мои записки, поймут это именно так». И дневник, который она вела, был тоже в её глазах окрашен в тона предопределенности, и значительность этого дела возрастала вследствие того, что главным действующим лицом является здесь, наряду с «Мамой» — Александрой Феодоровной, «святой Старец» — Григорий Распутин. Здесь «все освящено его памятью», и «лишиться этого — значит оторвать часть больного сердца». Поэтому, дневник, который она вела в течение ряда лет и особенно интенсивно — в последние предреволюционные годы, ей «дороже всех бриллиантов». Её беспокойство за сохранность её «тетрадей» возрастает еще и потому, что она, в конце-концов, с годами, начинает понимать, какое значение они представляют и какой ключ к пониманию многого они в себе содержат. Ведь «святой Старец» ей заповедал:
«Оставь ключ на видном месте!…»
И вот — «раньше мне казалось, что и после моей смерти мои записки будут только для немногих. Ибо все то, что связано с именем: царей, должно остаться тайной. Но теперь (октябрь 1917), когда многое изменилось, когда все опрокинулось, я думало, что теперь мои записки примут другое назначение. И если после меня их кто-нибудь огласит, то это поможет разобраться во многом».
Мысль о том, чтобы «тетради сохранить и потом перевезти на тот берег», уже не оставляла Вырубову после того, как одна такая тетрадь была отобрана у неё во время обыска в 1917 г. Эта тетрадь была предъявлена ей при допросе 6 мая 1917 г. чрезвычайной комиссией, учрежденной Временным правительством для расследования незаконных действий бывших министров. Меньше всего озабочена сейчас эта «наивная, преданная и несчастливая подруга Императрицы» спасеньем своего материального достояния. Что для неё сокровища Голконды, все алмазы земли!… «Пусть возьмут все, пусть возьмут бриллианты, только бы остался дневник, освященный Его памятью. Освященный именем Старца». «Разве Его слова не дороже золота, бриллиантов и жемчужин из короны?… Вот почему «сохранить эти тетради так же важно, как сохранить душу для тела».
Забота о спасении её архива очень быстро превращается в idée fixe в подлинной смысле этого слова. Навязчивая идея настойчиво преследует ее, не дает ей покоя. Ведь она понимает, что «этого никому никогда не восстановить». «Ценности в худшем случае могут отобрать, — так и Бог с ними… Я на это смотрю без страха. Гораздо больше меня занимает вопрос о моих дневниках. Это прямо сводит меня с ума», признается она в письме к Л. В. Головиной от 18 мая 1917 г. «Мои тетради», «мои записки», «мои дневники» — без конца повторяет она на разные лады, пока, наконец, не приходит к необходимости позаботиться о дубликате, раз такая опасность угрожает оригиналу. Пропадет одно — останется другое. И не рассеется бесследно опыт её столь необычайной жизни, освященный старцем, мудрым учителем, великим пророком.
«Ах, Любочка», пишет Вырубова Л. В. Головиной в упомянутой выше письме от 18 мая 1917 г., «я все думаю о том, что если бы перевести мои дневники на французский язык… На тот случай, если оригинал не удастся провезти, чтобы дома остался след. А лучше, чтобы дома остался на французском: если будет обыск и найдут солдаты тетради, то на французском не заинтересуются, а русская возбудит интерес. Я уже думала это сделать сама, да у себя боюсь держать. После того, как у меня взяли одну тетрадь, я даже думать боюсь держать их у себя… Подумай, как вся это сделать»…
Итак, раз «мысль, что все может пропасть, доводит меня до ужаса», то надо, наконец, осуществить зародившийся план о французском дубликате. И за эту-то работу принимается Мария Владимировна Гагаринская («Шарик», «Шурик», «Шура»), ревностная поклонница «святого Старца», член кружка Вырубовой и её близкий друг. («Шариком» прозвал М. В. Гагаринскую Распутин).
М. В. Гагаринская была, однако, невежественна ровно в такой мере, чтобы доставить немало хлопот будущему историку. К тому же и французской литературной речью она не владела вовсе. Поэтому французский текст дневника сплошь и рядом облечен в такие неправильные грамматические формы, что некоторые места можно было разгадать, лишь установив условные способы выражаться и изучив ляпсусы, которыми переводчица обильно усеяла текст. Надо все же заметить, что к своей задаче М. В. Гагаринская отнеслась добросовестно, стараясь переводить «буквально»; при этом она не считалась с требованиями французского языка в прибегала иногда к весьма забавным руссизмам; в особенно же затруднительный случаях она вводила в свой перевод отдельные слова, а иногда даже целые предложения русского оригинала (по-русски). Эти русские вставки набраны в печатаемой ниже тексте курсивом.
Осуществить, однако, задание Вырубовой оказалось делом далеко не легким, и работа подвигалась медленнее, чем это требовалось. Обстановка была нервная, надо было торопиться, так как Вырубова, после целого ряда пережитых ею злоключений, только и ждала случая перебраться «на тот берег», вместе со столь, драгоценными для неё тетрадями. Вскоре, поэтому, пришлось оставить мысль о переводе всего дневника на французский язык, ибо переводчица только путала, и «мама Кока сердилась»[1]. Единственно, что оставалось, это, не мудрствуя лукаво, просто снять копии с бумаг Вырубовой, только бы поскорее, со всего, что попадется под руку — там, после, можно будет разобраться. И стоит только бросить взгляд на эти 25 разнокалиберные тетрадок, исписанных двумя почерками (частью карандашом, частью плохими чернилами 1918–1919 г.г.), чтобы понять, в какой обстановке и в какое время производилась эта работа. Текст восьми из этих тетрадок, писанный одним и тем же почерком (М. В. Гагаринской), является французским переводом русского оригинала; текст остальных — копией с него.
С того момента, как мысль перевести весь архив Вырубовой на французский язык была оставлена, дальнейшая работа должна была пойти значительно быстрее, тем более, что на помощь М. В. Гагаринской пришли Любовь Валерьяновна и Вера Николаевна («Верочка») Головины, очень привязанные к Вырубовой и благоговевшие перед «старцем», «Верочка» — до того, что готова была, по её словам, отдать за него жизнь, «потому что для меня нет Бога, кроме него».
В результате этой совместной — работы мы имеем 17 тетрадок, писанных по-русски, где дело, конечно, обстоит значительно благополучнее, нежели там, где записи Вырубовой переведены на плохой французский язык. Но и здесь попадаются погрешности, объясняемые, впрочем, не столько малограмотностью переписчиц, сколько самой обстановкой, в какой производилась работа, да конечно, и тем, что записи самой Вырубовой носили характер еще не предназначенных к печати отрывочных заметок. Хотя и в значительно меньшей мере, но и русский текст пестрит, поэтому, разнородными, ошибками, слова недописаны, а иногда и совсем пропущены.
