Николай Шахмагонов - Екатерина Великая в любви и супружестве
И вот первая встреча с Елизаветой Петровной, слывшей едва ли не первой русской красавицей своего времени. В «Записках…» Екатерины это подтверждено в полной мере:
«Когда мы прошли через все покои, нас ввели в приемную Императрицы; она пошла к нам навстречу с порога своей парадной опочивальни. Поистине нельзя было тогда видеть ее в первый раз и не поразиться ее красотой и величественной осанкой. Это была женщина высокого роста, хотя очень полная, но ничуть от этого не терявшая и не испытывавшая ни малейшего стеснения во всех своих движениях; голова была также очень красива; на Императрице в тот день были огромные фижмы, какие она любила носить, когда одевалась, что бывало с ней, впрочем, лишь в том случае, если она появлялась публично. Ее платье было из серебряного глазета с золотым галуном; на голове у нее было черное перо, воткнутое сбоку и стоявшее прямо, а прическа из своих волос со множеством брильянтов…»
В то время самыми влиятельными сановниками при Елизавете Петровне были граф Алексей Григорьевич Разумовский (1709–1771) и его младший брат Кирилл Григорьевич Разумовский (1728–1803). Алексей Разумовский пользовался особенным расположением.
Существует даже предание, что они венчались 13 июля 1748 года (по другим данным – в 1750 году). Елизавета Петровна была человеком верующим. Именно вера православная помогала ей пережить все муки, унижения и издевательства императрицы Анны в страшный для России век «бироновщины». Противозаконно отодвинутая от наследования престола, Елизавета Петровна видела в жизни немного добрых минут. Жених, предназначенный ей, умер, и предание о ее сближении с Алексеем Разумовским не лишено оснований. Любившая хоровое пение Елизавета взяла к себе из придворной капеллы привезенного с черниговщины в Петербург молодого малороссийского казака Алексея Разума, красавца, имевшего замечательный голос. Вскоре он стал камердинером, а затем и вершителем судеб людских при малом дворе.
Сразу после переворота 25 ноября 1741 года Алексей Разумовский произведен в поручики лейб-кампании с чином генерал-поручика и действительного камергера, а в день коронации Елизаветы Петровны получил орден Святого Андрея Первозванного, чин обер-егермейстера и богатые имения. В 1756 году императрица произвела его в генерал-фельдмаршальский чин.
Все эти факты не могут не наводить на мысли об особой роли Алексея Разумовского в судьбе России. Императрица Елизавета Петровна по обстоятельствам государственного свойства не могла стать официальной супругой Алексея Разумовского. Да и нужды в том для продолжения уже существующих отношений в общем-то не было. При любом повороте дела Разумовский не мог стать отцом наследника престола, а к власти, по своему характеру, не стремился.
Нужда была иная. Православная императрица понимала, что отношения ее греховны, и, вполне возможно, стремилась узаконить их перед Богом, тем более что неизмеримо важнее это сделать именно перед Богом, а не перед людьми.
Верующим ведомо, что в 1-м послании Коринфянам есть такие строки: «Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться как я; Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться».
Елизавета Петровна была нелицемерно верующей и потому нет ничего невероятного в преданиях о ее духовном браке. К примеру, Е. Анисимов в книге «Россия в середине XVIII века» тоже указывает:
«Алексея Григорьевича Разумовского традиционно принято считать тайным мужем Императрицы, обвенчанным с нею в подмосковном селе Перово в 1742 году».
Эта дата даже более достоверна, ведь Елизавета Петровна вступила на престол в 1741 году и не было резона ждать до 1748 года.
В 1747 году секретарь саксонского посольства Пецольд докладывал:
«Все уже давно предполагали, а я теперь знаю достоверно, что Императрица несколько лет назад вступила в брак с обер-егермейстером».
Интересные мысли о политике императрицы Елизаветы Петровны высказал автор книги «Рождение новой России» В. В. Мавродин:
«Вступление на престол Елизаветы, умело ускользнувшей в период подготовки дворцового переворота от пут французской и шведской дипломатии, и первые шаги обескуражили иностранных дипломатов».
«Трудно решить, какую из иностранных наций она предпочитает прочим, – писал о Елизавете Петровне Лафермлер. – По-видимому, она исключительно, почти до фанатизма любит один только свой народ, о котором имеет самое высокое мнение».
Не из колыбели ли Елизаветинской государственности выросли воззрения на Русский народ у будущей императрицы Екатерины? Известны ее слова:
«Русский народ есть особенный народ в целом свете: он отличается догадкою, умом, силою… Бог дал Русским особое свойство».
А. Г. Брикнер отмечал:
«Первое впечатление, произведенное принцессою Иоганною Елизаветою и ее дочерью на Императрицу (Елизавету Петровну. – Н.Ш.), было чрезвычайно благоприятно. Однако в то же время они видели себя окруженными придворными интригами. Для приверженцев проекта саксонской женитьбы приезд Ангальт-Цербстских принцесс был громовым ударом. Они не хотели отказаться от своих намерений. Саксонский резидент продолжал хлопотать об этом деле, обещая Курляндию как приданое невесты Марианны».
Историк Сергей Михайлович Соловьев указал, что Бестужев был приведен в ярость приездом принцессы Ангальт-Цербстской и заявил: «Посмотрим, могут ли такие брачные союзы заключаться без совета с нами, большими господами этого государства».
С первых дней пребывания при дворе принцессе Софии приходилось вести себя более чем осмотрительно, тем более она не могла не заметить, что жениху своему не очень пришлась по душе. Впрочем, это не слишком ее огорчало, ибо великий князь также не тронул ее сердце. Она и прежде знала, что ее жених не блещет достоинствами.
В своих «Записках…» сообщила, что увидела его впервые еще в 1739 году, в Эйтине, когда он был одиннадцатилетним ребенком, и наслушалась весьма нелицеприятных отзывов, подобных этому:
«Тут я услыхала, как собравшиеся родственники толковали между собою, что молодой герцог наклонен к пьянству, что его приближенные не дают ему напиваться за столом, что он упрям и вспыльчив, не любит своих приближенных и особливо Брюмера, что, впрочем, он довольно живого нрава, но сложения слабого и болезненного. Действительно, цвет лица его был бледен; он казался тощ и нежного темперамента. Он еще не вышел из детского возраста, но придворные хотели, чтобы он держал себя как совершеннолетний. Это тяготило его, заставляя быть в постоянном принуждении. Натянутость и неискренность перешли от внешних приемов обращения и в самый характер».
«Что выросло, то выросло…»
Встреча с будущим женихом великим князем Петром Федоровичем, как видим, не произвела на Софию Фредерику Августу такого впечатления, как встреча с императрицей Елизаветой Петровной.
В своих «Записках…» она отметила:
«Не могу сказать, чтобы он мне нравился или не нравился; я умела только повиноваться. Дело матери было выдать меня замуж. Но, по правде, я думаю, что русская корона больше мне нравилась, нежели его особа».
Да, мысли о Российской короне занимали ее с того самого момента, как узнала о письме-приглашении, причем были столь настойчивы, словно подсказывал их кто-то Высший и Всемогущий. Эти мысли отодвигали на второй план все неудобства и неурядицы, которые стояли на пути к столь, казалось бы, призрачной цели. И не пугало даже то, что великий князь вовсе не был ей интересен.
Она вспоминала о тех своих впечатлениях:
«Ему было тогда шестнадцать лет; он был довольно красив до оспы, но очень мал и совсем ребенок; он говорил со мною об игрушках и солдатах, которыми был занят с утра до вечера. Я слушала его из вежливости и в угоду ему; я часто зевала, не отдавая себе в этом отчета, но я не покидала его, и он тоже думал, что надо говорить со мною; так как он говорил только о том, что любит, то он очень забавлялся, говоря со мною подолгу».
Мы привыкли рассуждать о великом князе Петре Федоровиче, пользуясь оценками современников, наблюдавших его в России – но в Россию явилось то (как в известном каламбуре) «что выросло, то выросло». Во всяком случае, о том, как проходило детство этого человека, обычно не упоминается. Тем интереснее сообщение, сделанное одним из авторов книги «Три века», изданной к 300-летию Дома Романовых: «Петр III был от природы слабым, хилым, невзрачным на вид ребенком, который постоянно болел и выйдя уже из детского возраста. Дурное воспитание, легкомысленно и бестолково веденное его голштинскими наставниками Брокдорфом и Брюммером, не только не исправило недостатков физической организации принца, но еще более их усилило. Ребенок часто должен был дожидаться кушанья до двух часов пополудни и с голоду охотно ел сухой хлеб, а когда приезжал Брюммер и получал от учителей дурные отзывы о принце, то начинал грозить ему строгими наказаниями после обеда, отчего ребенок сидел за столом ни жив ни мертв, и после обеда подвергался головной боли и рвоте желчью. Даже в хорошую летнюю погоду принца почти не выпускали на свежий воздух… Принца часто наказывали, причем в числе наказаний были такие, как стояние голыми коленями на горохе, привязывание к столу, к печи, сечение розгами и хлыстом».
