Мусаел Кочарян - Поль Гольбах

оральный кодекс, или сборник законов о нравах общества, был бы, очевидно, более полезен нации, чем бесформенная юриспруденция, жестокая и часто очень несправедливая. Ничего нет желаннее, чем видеть просвещенное правительство, санкционирующее высшую власть простыми, умными правилами, основанными на разуме и справедливости. Кодекс должен знакомить всех граждан с обязанностями по отношению друг к другу, с тем, что может сделать их социальную жизнь приятной, что может способствовать их личному счастью, что они должны делать и чего избегать, чтобы получить награды и отличия родины. [...] Мораль, подкрепленная государственными полномочиями, станет действительной и будет основана на более реальных и более мощных мотивах, чем та, которая зиждется лишь на воображаемых мотивах и паническом страхе перед иной жизнью.

Но политика не желает заниматься моралью, так как считает ее областью религии. Сила, предназначенная для борьбы с беспорядками, наоборот, способствует их возникновению, власть, созданная для исправления нравов, нарушает их; далекая от подавления пороков и распущенности, она своим собственным примером часто даже воодушевляет их. Государи, почивающие на лоне роскоши и сладострастия, не созданы для того, чтобы думать о нравах других. Самые постыдные беспорядки и противоречащие разуму поступки, самые вопиющие злоупотребления, вместо того, чтобы находить в правителях строгих цензоров, находят в них соучастников, подстрекателей или, в крайнем случае, весьма снисходительных судей.

Двор, как известно, является центром, откуда исходит любая развращенность; он санкционирует и прикрывает лоском хорошего тона самые вопиющие безобразия. Государь, привыкший обычно пренебрегать своими функциями, погруженный в изнеженность и сладострастие, занят только соблюдением суетного этикета, поддержанием пышности, разорительной для своего народа и требующей огромных расходов; он находит лечение от скуки только в расточительности и разврате; он окружен придворными, которые всячески подражают его вкусам. Примеру знати преданно следуют граждане. Желая прославиться, они подражают безобразиям и порокам своих правителей, которым они хотят нравиться. Всеобщий бред захватывает умы всех; эпидемическое тщеславие становится всеобщей страстью, и те, которые призваны вылечить других от этой заразы, сами ее распространяют. В плохом правительстве те, кто должны были проявить себя самыми умными, являются самыми развращенными и самыми безрассудными.

В нациях, управляемых таким образом, не должно удивляться упадку нравов, пренебрежению добродетелью, истинными талантами, растоптанной справедливости, жестокости, мошенничеству, взяточничеству, недобросовестности, проституции, супружеской измене; наконец, в таких нациях не следует удивляться общественной нечистоплотности, полностью подчиненной тщеславию, разоряющей роскоши, лоску и алчности. Здесь не видят ничего позорного и нелепого в том, что не находят благосклонных судей и защитников среди тех, которые призваны обуздать пороки. Публика, свыкшаяся с самыми бесстыдными безобразиями, не видит в них ничего противоестественного. Общественное мнение настолько развращено, что самые антиобщественные деяния рассматриваются как пустяки.

Привычка постоянно видеть зло притупляет омерзение, которое обычно при этом испытывается. Стали замечать, что пороки вознаграждаются, уважаются в людях, что они вернее приводят к удаче, чем честность, приличие, сдержанность, трудолюбие и таланты, которые ничего не дают!

Таким образом, государство, скорее по своей развращенности, чем по безразличию или легкомыслию, портит общественное мнение, унижает достоинство, выставляет на показ постыдные пороки. Люди считают, что все, что делается и уважается государями, что интересует их, может быть только почтенным и полезным; стараются уподобиться тем, кого считают счастливее себя; каждый убежден, что развращенность и порок — это признак высокородства. [...]

Публика, привыкшая к гнусностям, предается им без зазрения совести, будучи убежденной, что самые нечестные поступки находят защитников, не лишают уважения людей и даже выравнивают дорогу к лучшей участи успешнее, чем скромная добродетель и чистая совесть. Надо обладать пронырливостью, интриганством, легкомыслием и, в особенности, невзыскательностью, чтобы попасть в легкомысленное, испорченное правительство. [...] Легкомысленные и бесполезные министры даруют свою благосклонность льстецам, себялюбцам, сводникам, паразитам. Как почтенный человек может приблизиться ко двору, где безукоризненная честность подвергается презрению? Как достойный человек может согласиться низкопоклонничать перед знатью, которая не признает человеческого достоинства и в глазах которой добродетель представляется смешным качеством? Наконец, как гуманный человек может желать получить должность, на которой он должен проявить жестокость и непреклонную суровость?

Расточительность, страсть к развлечениям, — это склонность, которая также противоречит добрым нравам и общественному счастью, как гнусность и низменные желания. В нации, для которой развлечение — самое интересное занятие, каждый принимает общий тон: самые важные дела рассматриваются с удивительной легкостью; деспотичные и легкомысленные министры с радостью ведут государство к разрушению. [...]

Для ветреных детей нет ничего серьезного: никто не хочет закабалять себя выполнением своих скучных обязанностей. Должностное лицо пренебрегает своими функциями! Человек боится показаться смешным, если будет исполнительным на своей работе; его обвинят за это в мелочности, убожестве и педантизме. В обществе, где главное место занимает тщеславие, самым позорным считается выглядеть смешным. Это — страшнее, чем порок и преступление. Поэтому человек, должность которого делает его посредником между государством и его гражданами, не станет обдумывать законы и углубляться в трудные дела.

Придворный выставляет перед глазами изумленного народа свою роскошь и свое тщеславие. Его пороки приносят ему обогащение. И это он называет потом удачей. [...] Проворачивая дела, он забывает о справедливости и защищает тех, кто больше ему платит. Он берет взаймы, покупает в кредит, делает долги; он смеется потом над простотой тех, кого разорил, его не мучают слезы семейств, обреченных на нищету. Слуга, испорченный примером своих господ, свидетель и доверенное лицо постыдного разврата, гордый своей протекцией, распространяет пороки и дерзость дворцов даже на самые низшие слои народа.

Епископ и священник также захватываются мощным потоком общественной развращенности; религия, чудодейственные последствия которой превозносятся, пасует перед модными страстями и пороками; священнослужители подражают тону света, принимают пышность знати; стыдятся евангельской простоты и те, кто выступал ранее против разложения века. [...]