Роза Эпштейн - Книга Розы

– Роза, поверь мне, я храбрый офицер. Но когда я увидел, что в подъезд входит Рая и ее голосом спрашивает, мурашки пробежали по телу – я вздрогнул.

Костя действительно был храбрым офицером, награжден орденом Красной Звезды и орденами Отечественной войны первой и второй степеней. Когда он пришел в себя, то снова выглянул на площадку и понял, кто перед ним в шинели. Потом предупредил меня:

– Лида беременна, ей волноваться нельзя. Так что я сначала скажу, а потом ты зайдешь.

В шинеле сестры и своей синей беретке со звездочкой я вхожу в комнату:

– Здравствуйте!

Лида смотрит на меня и охает:

– Господи! Бывает же такое! Вы же не можете быть двойняшками?!

– Я могу быть только родной сестрой Раи Эпштейн, – отвечаю.

– Она мне говорила, что вы похожи. Но что настолько…

Так состоялась эта встреча, на которой друзья и сослуживцы сестренки Раечки рассказали обстоятельства ее гибели. А в памяти моей Раечка осталась навсегда такой же молодой, красивой и счастливой, как на последней фотографии, датированной 1944 годом.

Но жизнь продолжалась. И у каждого из моих родных и близких в этой послевоенной жизни был свой крестный путь.

В семье Беллы продолжались ссоры и выяснения отношений, вызванные ревностью Анатолия. Однажды, устав от бесконечных выяснений отношений, Белла написала письмо отцу, в котором жаловалась на грубость и ревность мужа. Отец ответил очень быстро:

«Дочка! Сохрани тебя Бог от того, чтобы ты оставила Анатолия или плохо с ним обращалась. Помни: ему война столько на плечи и на душу навалила, что не каждый вынесет – на целый полк хватило бы того горя, которое перенес твой муж. Обращайся с ним, как с самым дорогим человеком».

Белла рассказала мне об этом письме отца и посетовала:

– Надо же, пожалел Анатолия! Он бы меня пожалел.

Со стороны наблюдая развитие отношений в семье сестры, я тоже была на стороне зятя. Он стал для меня кумиром еще в детстве – этакий романтический герой, который мог украсть невесту из-под венца, мужественно защищать рубежи Родины, перенести скитания на чужбине… А еще я восхищалась поразительными знаниями Анатолия Михайловича в области архитектуры и градостроения. Он с увлечением рассказывал об истории архитектурных памятников и шедевров зодчества Москвы. Даже в Большой театр водил меня на экскурсию как архитектор. После войны я нередко ездила в командировки в Москву и останавливалась у Гальки. Белла обижалась:

– Что, я живу далеко от Большого театра? Почему ты ко мне не едешь?

Но, думаю, это было не искренне. Анатолия же я любила. Я видела его мудрость. Видела, как много вокруг душевно пустых людей, безграмотных и глупых. А тут – образованность, ум, интеллект. Исай тоже очень уважал и понимал Анатолия. Когда он приезжал в госпиталь Бурденко, то останавливался у Беллы и ночи напролет беседовал с зятем.

Выручало Анатолия знание английского и фортификационного дела. Его иногда приглашали для консультаций. И это еще как-то помогало сохранять самоуважение. Случалось, приглашали бывшего военспеца и на торжественные приемы. На одном из них – в Наркомате морского флота – Соболев встретил человека, лицо которого он запомнил на всю жизнь. Этот человек был в парадном кителе с адмиральскими нашивками и держался очень уверенно. Однако, увидев приближающегося к нему капитана второго ранга, адмирал побледнел и мягко начал сползать со стула. Подойдя, Соболев сжал кулаки и с размаху врезал ему по физиономии, сначала с правой, а потом с левой руки. Все вокруг застыли как в немом кино. Воспользовавшись тишиной, Анатолий Михайлович произнес слегка осипшим от волнения голосом:

– Подлый, и ты еще смеешь приходить к морякам?! Товарищи! Этот человек бросил полторы тысячи раненых и скрылся с острова на единственной подводной лодке! Якобы за помощью. Но помощи мы не дождались!

Этот инцидент не имел последствий для Анатолия Соболева. Слишком высок был авторитет этого человека. А вот в семье продолжала расти трещина непонимания.

Гале после окончания консерватории единственной дали направление в радиокомитет аккомпаниатором. Но, поработав там немного, она взбрыкнула:

– Безголосая курица поет, и ее объявляют, а меня – нет. Мне это надо?

Обиделась и ушла с радио. И кто-то ей посоветовал юридический институт, заочный. Галька туда пошла со своими документами об окончании консерватории. Ее приняли с первого раза – умела себя подать. В этом институте сестра познакомилась и с будущим мужем Анатолием. Он овдовел к тому времени и стал за ней ухаживать. Сам Анатолий был юристом. Поженившись, они с Галькой сначала жили у Анатолия в коммуналке на пятерых соседей. Дружно все жили, как одна семья. Потом получили двухкомнатную квартиру в хорошем месте в Москве.

В 1947 году я приезжала в Сталино, навестить отца. Зашла и в наш прежний дом, уже восстановленный, где жили незнакомые мне люди. Но, оказалось, остались и прежние жильцы. Когда я поднялась на веранду, меня окликнула Ольга, которая работала служанкой у Грамбергов:

– Розочка, ты зайдешь к нам?

Ольга, немка, бывало, откроет окно и кричит:

– Ицек, а Ицек, иди, выпей стакан молоко и кусочек сахара.

Ицеком звали сына Грамбергов, мальчишки дразнили его: «Ицек, ты выпил свой стакан молоко и кусочек сахара»? Он смущался, краснел. А во время войны, так как Ицек очень хорошо знал немецкий с берлинским диалектом, то его заслали к немцам. Он был нашим резидентом. После Победы вернулся Героем Советского Союза. Об этом я уже знала от своего отца.

Ольга провела меня в злополучную кладовку, в которой когда-то хорошо угостился перед Новым годом какой-то бродяга. Теперь здесь стояли лавки и большой круглый стол. Ольга его накрыла, сказала:

– Сейчас Ицек придет, и будем обедать.

Пришел Ицек, холеный, важный. На груди – орденские планки, звездочка. Я его обняла, спросила:

– Помнишь, как Ольга тебя звала?

– Да, «выпей стакан молоко и кусочек сахара», – повторил он с Ольгиными интонациями.

Ничего конкретного о своей службе Ицек мне не рассказал. Намекнул лишь, что сложно было, но контора им довольна. И что он был предельно осторожен, а берегли его очень достойные люди.

– А они живы? – наивно поинтересовалась я.

– Вот этого мне знать не дано.

В тот приезд навестила я и тетушку Циву. После войны она жила тем, что пускала студенток на постой. Гриша к ней так и не вернулся. Он уехал в эвакуацию со второй женой, и больше о них мы не слыхали. У тети Цивы, как всегда, в доме было чисто.

– Ой, Розочка, сначала девчата попались такие лядащие, неумехи, грязнухи. Я их отправила. Взяла деревенских девчонок, так они все делают.

Дочь Цивы Алта, которая при этом разговоре присутствовала, пояснила мне: